Знаменитые судебные процессы

— Эта ужасная мера, — объясняет он, — по замыслу Жореса, была бы осуществлена только в том случае, если бы различные секции Интернационала предварительно обязались действовать единодушно. Она была бы осуществлена только в отношении правительства, на которое легла бы ответственность за войну, в отношении правительства, которое отказалось бы от третейского суда. Что никоим образом не могло быть применено к Франции, сделавшей все, чтобы добиться примирения.

Публика взволнована, но присяжные по-прежнему холодны как мрамор. Призвав к решению, продиктованному справедливостью и единством нации, Поль-Бонкур садится на место. Будет ли прощен «обвиняемый» Жорес — пока неизвестно, но про обвиняемого Рауля Впллена опять совсем забыли.

Теперь встает метр Дюко де ла Айль — коренастый, плотный. Неторопливо проходит через зал. Остроконечная бородка придает его облику что-то причудливое, даже зловещее. Перед тем как приступить к своей речи, он хочет дополнить портрет Жореса, который только что набросал его коллега, напомнив, что Луи, единственный сын трибуна-социалиста, очевидно, верно понял заветы отца— он пал смертью храбрых 3 июня 1918 года и был представлен к ордену нации генералом Манженом.

И тут Дюко де ла Айль вдруг поворачивается К Раулю Виллену, безучастно сидящему на скамье подсудимых.

— А теперь, господа, — громко восклицает он, — позвольте мне возвратиться к преступнику! Здесь задавался вопрос, было ли это убийство преступлением одиночки, но никто не потрудился найти ответ. В материалах следствия имеются странные пробелы. Уже в ходе процесса всплыли такие имена и такие сведения, которые помогли бы продвинуть разбирательство дела. Однако это не было сделано!

Впервые с начала этого длинного процесса здесь заговорили так ясно. А метр Дюко де ла Айль продолжает свою речь, и вот наконец-то обнаруживаются весьма интересные подробности. Например, что Виллен поддерживал тесную связь с «Аксьон Франсэз»,

Так, некий Стрибер, которого не вызвали в суд для дачи свидетельских показаний, заявил следователю, что Биллей принадлежал к «королевским молодчикам» и что именно на него пал выбор убить Жореса. Приятели, разумеется, взяли с него обещание категорически отрицать какую бы то ни было причастность к монархической организации. Тот же Стрибер рассказал следователю, что 30 июля, накануне убийства, он находился в «Кафе дю Круассан» и видел там троих людей из «Аксьон Франсэз», которые как будто изучали обстановку.

В тот же день, 30 июля, три свидетеля—Дюлак, Пудре и Грандидье — около половины одиннадцатого вечера стояли на улице напротив здания «Юманите», газеты Жореса. Они видели, как Виллен вошел в помещение редакции газеты и стал расспрашивать привратницу, что подтверждается и другими данными следствия. Затем, выйдя из «Юманите», Биллей, по их словам, направился к улице Реомюр и заговорил там с какими-то двумя мужчинами. «Мне показалось, он передавал им то, что могла сказать ему привратница», — уточнил Дюлак.

Кто эти загадочные двое? Вдохновители преступления? Сообщники Виллена? Все эти вопросы, по-видимому, не интересовали следователя. По той веский причине, что свидетели Дюлак, Пудре и Грандидье— бывшие анархисты, а значит, недостойны давать свидетельские показания.

И наконец, почему не выслушали аббата Кальве, заведующего кафедрой литературы в коллеже Станислас, у которого Виллен выполнял обязанности личного секретаря? Он тоже мог бы много чего рассказать. Например, что в воскресенье, предшествовавшее преступлению. Рауль Виллен целый день упражнялся в стрельбе из револьвера в тире католической ярмарки.

На сей раз все слушают адвоката затаив дыхание. Процесс завершается тем, чем он должен был начаться. Наконец-то были заданы вопросы, имеющие непосредственное отношение к делу. Люди снова начинают надеяться. Удастся ли Дюко де ла Айлю разоблачить Виллена? Но нет, он уже заканчивает свою речь. Он ограничился тем, что выявил неправильности в ведении следствия, и в заключение сказал:

— Как бы там ни было, я должен признать, что у нас нет доказательств наличия у Виллена какого-либо сообщника.

Наконец адвокат переходит к вопросу о приговоре.

— Какое наказание следует определить убийце? — обращается он к суду. — Соответствовать преступлению могла бы только смертная казнь!

Защитник метр Жеро выскакивает, как чертик из коробочки:

— Не имеете права! Вы не прокурор! Дюко де ла Айль повышает голос:

— Но позвольте, метр Жеро, вы напрасно меня прерываете, еще не зная, что я имею в виду… Итак, господа, преступление это столь тяжкое, что единственной карой за него может быть смертная казнь. Однако мы ее не требуем, мы не хотим ее…

На секунду адвокат замолкает:

— Мы отнюдь не испытываем жалости к этому человеку, который в свое оправдание не может даже сослаться на душевную болезнь. Нет, мы поступаем так единственно из верности Жоресу, — Жоресу — решительному противнику смертной казни, чья великая тень все еще охраняет его убийцу.