Поручение это Клеопатре должен был передать один из приближенных Антония – Квинт Деллий. Этот Деллий, под личиною любезности, интриговал и постепенно возбуждал друг против друга все партии. Его называли зачинщиком междоусобных войн – desultor bellerum civilium.
Впоследствии он умер другом Горация, посвятившего ему оду, и другом Августа, который его обогатил. Теперь он решил подслужиться Клеопатре для того, чтобы приобрести благосклонность Антония. В первую же аудиенцию, которую назначила ему прекрасная царица, он понял причину страсти Цезаря и предчувствовал, что и Антоний увлекается ею. Деллий был уверен в том, что Клеопатре достаточно предстать пред триумвиром для того, чтобы пленить его, а потому, со свойственною ему хитростью, решил приобрести расположение царицы, с целью воспользоваться им впоследствии. Поэтому, из посланника Антония он превратился в ярого поклонника Клеопатры, из доверенного лица – в посредника. Он посоветовал царице идти как можно скорее в Киликию, уверяя, что суровый Фарсальский и Филипиийский солдат (Антоний) вовсе не такой неприступный, каким представляется с первого взгляда. "Никогда Антоний, – говорил Деллий, – не решится вызвать слезы на таких прекрасных глазах, никогда он тебе не причинит ни малейшего горя, а, напротив, исполнит все твои желания". Деллию удалось убедить Клеопатру без особого труда, что и понятно: его слова открывали перед нею снова ту заманчивую перспективу, которая уже раз осуществилась для нее, когда она была содержанкой Цезаря. Существует даже, хотя и довольно невероятное, мнение, будто Деллию не только удалось убедить Клеопатру, но и попользоваться её любовью. Как бы то ни было, но Клеопатра послушалась его советов и решила поехать в Тарс. Но для того, чтобы придать большее значение своему решению, она опасалась обнаружить поспешность; под различными предлогами, она довольно долго откладывала свой отъезд, несмотря на увещания Деллия спешить и на то, что Антоний посылал к ней одного посла за другим.
В один прекрасный день, когда Антоний восседал на трибунале, на площади в Тарсе, и чинил суд, произошло шумное волнение народа на берегу Цидна. Киликианцы, такие же льстецы, как греки, стали говорить, что это сама Афродита приехала для благополучия Азии нанести визит Вакху. Антоний любил, когда упоминали имя Вакха. Но внезапно толпа, спешившая на площадь к трибуналу, повалила на набережную и покинула Антония, посреди пустынной площади, одного со своими ликторами. Сначала чувство собственного достоинства побудило его остаться, хотя он был так взволнован, что с трудом только заставлял себя сидеть на своем кресле; но, наконец, любопытство пересилило. Не привыкший, вообще, сдерживать себя, он отправился туда, куда хлынула толпа. Он не жалел, что пошел смотреть на представившуюся ему картину: это было божественное видение, переносившее каждого во времена мифологические. Клеопатра на раззолоченном корабле, с развевающимися пурпуровыми парусами, поднималась вверх по Цидну и приближалась к Тарсу. Серебряные весла мерно поднимались и опускались, ровно отбивая такт, под звуки греческих лир и египетских самбуков. Царица, богиня, Клеопатра полулежала под шатром, вышитым золотом, и предстала глазам такою, какою живописцы привыкли изображать Афродиту – Клеопатру окружали, подобно амурам, голые дети и полуодетые прекрасные молодые девушки, напоминающие граций и морских нимф; они держали гирлянды из роз и цветов лотоса и махали громадными веерами из перьев ибиса. В передней части корабля расположились группы других нереид, также достойных кисти Апеллеса. Амуры, расположенные на мачтах и снастях, производили впечатление, точно валятся с неба. Ладон и индийский нард [увечная трава], которые жгли невольники, распространяли вокруг корабля целое облако благоухания.