Знакомая девчонка

Примерно в тот час, когда в Вену вошли гитлеровские войска, я находился по заданию геологоразведочной партии в Нью-Джерси, где, не очень-то утруждая себя, пытался отыскать залежи известняка. После того, как Гитлер захватил Австрию, я часто вспоминал Леа. И не просто вспоминал. Если мне случалось увидеть свежие газетные фотографии: венские евреи, стоя на коленях, чистят тротуары, я тут же бросался к столу в комнате общежития, доставал автоматический пистолет, неслышно выпрыгивал из окна на улицу – там уже ждал моноплан с бесшумным двигателем, готовый по велению моего отважного и безрассудно-прихотливого сердца отправиться в дальний полет. Я не из тех, кто сидит сложа руки!..

В 1940 году в конце лета на вечеринке в Нью-Йорке я познакомился с девушкой, которая не только знала Леа, но и училась с ней в одной школе с первого класса до выпускного. Я было подвинул ей стул, но она принялась рассказывать о каком-то парне из Филадельфии – вылитом Гарри Купере. Потом сказала, что у меня безвольный подбородок, потом – что терпеть не может норковый мех. Потом – про Леа. Дескать, она либо уехала из Вены, либо осталась.

Во время войны я служил в разведотряде при пехотной дивизии. В Германии в мои обязанности входил опрос гражданских лиц и военнопленных, среди последних попадались и австрийцы. Один фельдфебель, сказавшийся уроженцем Вены (хотя я подозревал в нем баварца: мне так и мерещились короткие кожаные штаны с бретельками под его серой формой) заронил кое-какую надежду. Но выяснилось, что знал он не Леа, а ее однофамилицу. Еще один венец, унтер-офицер, стоя передо мной навытяжку, рассказывал об ужасных измывательствах над евреями в Вене. Вряд ли мне приходилось дотоле видеть столь благородное, исполненное состраданием к безвинным жертвам лицо. Но все же, любопытства ради, я велел ему закатать рукав. И на самом предплечье увидел татуировку с номером группы крови – такую носили все матерые эсэсовцы. Вскоре я вообще перестал задавать интересующие лично меня вопросы.

Кончилась война, и спустя несколько месяцев мне довелось везти в Вену кое-какие документы. Жарким октябрьским утром мы еще с одним военным сели в джип и на следующее утро – оно выдалось еще жарче – были уже в Вене. Нам пришлось ехать через русскую зону, там нас продержали пять часов. Двое караульных никак не могли налюбоваться нашими наручными часами. За поддень попали мы в американскую зону, там-то и находилась улица, где некогда жили и я, и Леа.

Я расспрашивал продавца в табачном киоске на углу, аптекаря, женщину-соседку (когда я с ней заговорил, она от неожиданности даже подпрыгнула), мужчину, который уверял, что в 1936 году мы ехали с ним в одном троллейбусе. Двое сказали мне, что Леа нет в живых. Аптекарь посоветовал обратиться к доктору Вайнштейну – тот только что возвратился из Бухенвальда, – даже дал мне его адрес.

Я сел в джип, и мы поехали к штабу. Мой спутник, шофер, сигналил чуть ли не каждой девушке, а мне нескончаемо долго жаловался на армейских дантистов.

Мы отвезли документы, я сел за руль джипа и уже один поехал к доктору .Вайнштейну

На свою старую улицу я попал под вечер. У дома, где некогда жил, поставил машину Сейчас здесь были расквартированы офицеры. На первом этаже за столом сидел рыжий старший сержант и чистил ногти. Он поднял на меня глаза, но, поскольку я не был старше чином, взгляд его сделался пустым и равнодушным – в армии так смотрят часто. При других обстоятельствах и я бы тем же ответил.

– Что, никак нельзя заглянуть наверх, хоть на минутку? Я здесь жил до войны.

– Здесь, приятель, только для офицеров.

– Да знаю. Я ж только на минутку.

– Никак нельзя, извини, – и он снова принялся чистить ногти перочинным ножом.

– Мне б на минутку только, – повторил я.

Он спокойно отложил нож.

– Послушай, парень. Я пропускаю только тех, кто здесь живет, ясно? Могу и пояснее сказать, если не понял. Да будь ты хоть сам Эйзенхауэр. У меня приказ… – на столе вдруг зазвонил телефон, и сержант осекся. Поднял трубку, но глаз с меня не сводил. – Да, господин полковник. Я у телефона, да, сэр… слушаюсь, сэр… Я велел капралу Сантини поставить их на лед. Сию же минуту. Холодное вкуснее. Оркестр, по-моему, лучше посадить на балкон. Там всего-то трое… Да, сэр. Я передал майору Фольцу, он говорит, дамы могут оставить пальто у него в кабинете… Да, сэр. Совершенно верно, сэр. Вам бы лучше поспешить. Стоит ли пропускать такую ночку, ха, ха, ха! Слушаюсь, сэр. До свидания, сэр! – сержант положил трубку, лицо у него повеселело.

– Ну так как? – прервал я его мечты. – Можно на минутку, а?

– Да что ты там забыл-то? – уставился он на меня.

– Ничего не забыл, – я глубоко вздохнул, – поднимусь только на третий этаж, взгляну на балкон. В той квартире раньше жила знакомая девчонка.

– Ишь ты! А где она сейчас?

– Погибла.

– Ишь ты! Это как же?

– Ее с семьей сожгли в крематории, насколько я знаю.

– Ишь ты! Еврейка, что ли?

– Да. Ну так можно?

Нетрудно было заметить, что интерес сержанта увядает. Он взял карандаш, провел им по столу слева направо.