Знайте русских!

– Молодец, – похвалил земляка сослуживец, – сразу видно – из интеллигентной семьи. Не то что я. И ты, Курочкин Григорий Сигизмундович, и я, Максаков Пантелей Филиппович, служим в пехоте. Называть себя можно как хочешь: морская или, вон как десантура придумала, – крылатая, – Пантелей саркастически улыбнулся, – а все одно – это пехота. Звания у нас, как в пехоте, сроки службы и все такое прочее – как в пехоте. Ну разве что с небольшими особенностями, – пояснил он, поудобнее устраиваясь на небольшом куске брезента. – Моряки – каста особая. У них все по-другому, не как у нормальных людей. Служат подольше, потому и названия другие. У нас ты, скажем, «дух», а у них был бы карась, потом подгодок, годок, полторашник, ну, и так далее, пока не дорос бы до высшей ступени воинской иерархии – «гражданского», что по-нашему означает – «дембель». Поскольку мы с тобой сейчас несем службу на борту малого десантного судна, где экипаж состоит из моряков, то они из уважения ко мне называют меня на свой манер – «гражданский». А для своих я – «дембель». Понятно?

– Так точно, товарищ старший сержант, – Курочкин усердно кивнул.

Произнеся свою тираду, в которой многократно упоминались столь сладкие уху Пантелея слова «дембель» и «гражданский», старший сержант улыбнулся.

– Еще месячишко, и – домой, в Мурманск… – мечтательно проворковал он. – Достала меня эта Африка, это пекло, эта рыбалка… Как ни крути, а дома лучше.

– Товарищ старший сержант, а вы почему на Тихоокеанский флот попросились? – в очередной раз поинтересовался неугомонно-любопытный Григорий Курочкин. – Обычно все дома остаются, на Северном.

– А на фига мне это надо? – удивился Пантелей. – Я что, севера не видел? Или не знаю, что такое полярная ночь? Коль уж загремел на флот, так хоть на такой, где мир повидать можно, косточки под африканским солнышком погреть. Это я сейчас так пою о родном Мурманске, только не такой уж он и приветливый, сам знаешь.

– Так точно, – согласился Гриша.

– Вот ты до службы много в своей жизни стран повидал? – глянул на подчиненного Максаков.

– Пока что ни одной, – ответил Григорий.

– И я ни одной, – сознался старший сержант, – и вряд ли повидаю после службы. Осяду на каком-нибудь заводе, женюсь, детишки, пивко. И – все, прощай жизнь. А так у меня это четвертый поход. И повидал я страны от Южной Америки до Азии и Индии. Теперь вот Африку погляжу. Хоть будет что вспомнить. А вот тебя каким ветром сюда занесло?

– Я хочу стать гидробиологом, – нехотя ответил Курочкин, немного смущаясь за свой выбор.

– Кем?

– Моря изучать, жизнь в них…

– Наши северные, значит, уже изучил, – предположил Пантелей, – теперь решил перебраться, где потеплее?

– Ну, можно сказать, что и так, – согласился подчиненный.

– Ну, земеля, так ты тоже романтик? – насмешливо поинтересовался Максаков и, не дожидаясь ответа, сообщил: – Только вот выбор твой очень неудачный. Сомневаюсь, что морская пехота – это как раз то место, где можно успешно заниматься изучением головастиков. Морская пехота – это…

Несколько длинных автоматных очередей прервали монолог старшего сержанта. Он моментально напрягся и подскочил к борту транспортера.

– Давай к пукалке, – коротко приказал он, старательно вращая головой по сторонам.

Море было чисто.

– Ты что-нибудь слыхал? Или мне показалось? – Пантелей глянул на перепуганного подчиненного, вцепившегося в ручки курсового пулемета.

– Вроде стрельба была… – невнятно пробормотал рядовой, подняв и опустив плечи.

– Точно, – согласился Максаков, – и, похоже, со стороны нашего корабля. Больше неоткуда. Может, наши по банкам или бутылкам шмалякают? – предположил Пантелей. – От скукотищи чего только в голову не придет.

– Наверное, – снова как-то зыбко согласился Курочкин, все еще держа пулемет мертвой хваткой.

– Щас зазырим, – уверенно произнес старший сержант, успокаивая себя и подчиненного и прилаживая к глазам мощный бинокль. Однако едва только в поле зрения оптического прибора попал «Резвый», как уверенность тут же исчезла с лица морского пехотинца. Представшая его взгляду картина, которую он мог рассматривать в деталях, подтвердила его самые худшие опасения. Вся команда малого десантного судна «Резвый» вместе с приданным взводом морпехов стояла на верхней палубе, высоко задрав руки вверх, а рядом с ними находился с десяток африканцев, облаченных кто в поповскую рясу, кто в какие-то нелепые юбочки из пальмовых листьев и травы. Но, несмотря на весь комизм их одеяния, в руках эти люди держали самые настоящие автоматы, а о серьезности их намерений говорили два трупа – мичмана и старшины первой статьи, – лежащих прямо перед строем пленных моряков. Ясное дело, что внутри корабля тоже шел шмон, и жертв могло быть больше. Наверняка убили и вахтенных, и дневальных, посчитав штык-нож грозным оружием.

Один из нападавших поднял вверх автомат, дал в воздух короткую очередь и указал еще дымящимся стволом на один из отдраенных люков, к которому послушно стали двигаться пленники, по одному скрываясь в утробе «Резвого».

– В трюм загоняют, – тихо прошептал Пантелей.