Змеиный поцелуй

Табор спит, но не спит старый нат — вождь кочующих натов. Смотрит в огонь костра, будто читает по пламени. Щелкнула веточка под чьей-то осторожной ступней, и старый нат тяжело поднял глаза.

— Я слышала, Сарасака, — присаживаясь, сказала Мара, — что ты знаешь древние обряды и можешь заговорить всех змей в округе.

Сарасака долго молчал. Он знал обряды древних времен — времен, когда наты еще вели оседлый образ жизни. Мара отчаялась услышать ответ. Нат поднял с земли сухую ветку и бросил в костер. Смотрел, как занимается она огнем.

— У меня есть ожерелье, — сказала Мара, когда веточка догорела. — Ожерелье досталось мне от матери, а ей — от ее матери. Если верить им, и оно такое ценное, как они говорят, ты, Сарасака, сможешь купить себе коня, не хуже, чем у белого ятри.

— Змея не подпускает тебя к ятри? — спросил вождь, с недоверием посматривая на Мару. Та глубоко кивнула и, глядя на вождя, положила голову себе на колени. Ее длинные волосы, выбеленные лунным светом, коснулись земли, выбеленной лунным светом. Мара боялась, что вождь уличит её во лжи, боялась, что он скажет: нет никакой змеи с девичьим сердцем. И Мара сказала:

— Все тело мое горит, Сарасака! И я умру, если не напою мою страсть!

— Утром, — пообещал вождь. От старости голос вождя был скрипуч, как голос попугая. — У белого ятри хороший конь. Длина головы тридцать два пальца, длина коня сто шестьдесят пальцев, высота коня восемьдесят пальцев. Очень хороший конь у белого ятри! Высших кровей конь!

А на другое утро посреди гладкой возвышенности, окруженной лесистыми холмами, совсем рядом с деревней, вырыли большую яму и накидали в нее камней. Сарасака сложил из них жертвенник. Мара поднялась на холм и встала на каменистом выступе, нависающем над поляной. Вдали, за лесом, был виден край деревни с восьмискатной крышей судейского дома, была видна река, как раз то место, где сжигали умерших. С выступа наблюдала Мара за старым вождем, который на дне ямы обкладывал камни жертвенника хворостом. Средь бела дня Сарасака развел гигантский костер и, выбравшись из ямы, опустился на колени лицом на север, вскинул руки и стал молиться известным ему одному богам. Мара замерла на выступе.

Время шло, но внизу ничего не происходило. Дрожащее марево чуть искажало коленопреклоненную фигуру. Сарасака возводил руки горе, падал ниц, указывал рукой на пылающий жертвенник, но ничего не происходило. Мара мерила каменный мыс шажками. «У него ничего не получается», — усмехнулась Мара. Она уже ступила на тропинку, чтобы сойти вниз, и вдруг на другой стороне поляны увидела…

— Змеи?! — удивленно прошептала Мара.