На мой любящий взгляд, он по-прежнему оставался болезненно худым, и на лицо не возвращался здоровый загар. Взору открывалось не так уж много – он с раздражением отказался подправить бороду, и она покрыла щёки, а вокруг рта и подбородка появились целые заросли. Это выглядело ещё хуже, чем при нашей первой встрече. Но глаза, вновь горевшие прежним сапфировым огнём, бросили на меня испытующий взгляд, после чего Эмерсон принялся за суп и опять погрузился в зловещее молчание.
Никто не решился нарушить тишину. Пусть Эмерсон был не совсем таким, как раньше, но и этого было достаточно, чтобы доминировать над любой группой, частью которой он являлся, и двое молодых людей, сидевших за столом вместе с нами, в его присутствии пытались казаться невидимыми.
Прошу разрешения представить Читателю мистера Чарльза Х. Холли и месье Рене д'Арси, двух помощников Сайруса. Если я не сделала этого раньше, то только потому, что никогда не встречала ни одного из них. Они принадлежали к новому поколению археологов, и для Чарли нынешний сезон в Египте был первым. Горный инженер по профессии, румяный весёлый юноша с волосами цвета египетского песка. По крайней мере, он оставался жизнерадостным, пока Эмерсон не добрался до него.
Рене, бледный и сентиментальный, как поэт, был выпускником Сорбонны и квалифицированным рисовальщиком. Эбеново-чёрные локоны, изящно спускавшиеся на лоб, в сочетании с усами, грациозно свисавшими с верхней губы. У него была очень приятная улыбка. Которую я не видела с тех пор, как Эмерсон добрался и до него.
Эмерсон гонял их, как студентов на экзамене
Пока Эмерсон не закончил есть – с хорошим аппетитом, чему я была очень рада – он не произнёс ни слова. Бросив на пол салфетку, он поднялся и пристально посмотрел на меня:
– Идёмте, мисс… э-э… Пибоди. Пора нам немного поговорить.
Я последовала за ним, улыбаясь про себя. Если Эмерсон решил уличить или запугать меня, как бедных молодых людей, его ожидает целительное потрясение.
Читатель может быть удивлён моим спокойствием в ситуации, которая должна была вызвать сильнейшие чувства тоски и страдания. Но стойкость перед лицом невзгод всегда являлась моим достоинством, а слёзы и истерия чужды моей природе. Разве смогу я когда-нибудь забыть ту высшую награду, которую когда-то получила от самого Эмерсона? «Одна из причин, по которой я тебя люблю, в том, что ты предпочитаешь бить людей зонтом по голове, а не бросаться с рыданиями на кровать, как другие женщины».
Да, я помнила ночь рыданий, которую провела не на удобной кровати, а на твёрдом полу ванной Баскервиль-Хауса, свернувшись в уголке, будто побитая собака. Безусловно, бывали у меня и другие моменты боли и отчаяния. Но к чему описывать их? Ни один не был так мучителен, как тот первый неудержимый всплеск страданий. Той страшной ночью я избавилась от бесполезных эмоций, и теперь каждый нерв, каждое сухожилие, каждая мысль подчинялись единой цели. Как будто я заставила себя потерять те же годы, что и Эмерсон, и разумом вернуться в прошлое. В этом я следовала строгим предписаниям доктора Шаденфрейде:
– Вы, – сказал он мне накануне нашего отъезда, – вы, фрау Эмерсон, главный вопрос есть. Моё первоначальное впечатление всем, что я видел с тех пор, подтвердилось. От уз брака убежища ищет память его. Во всём остальном восприимчив он, и с относительным спокойствием принимает то, что говорят ему. Только в этом вопросе упрямится по-прежнему он. Следуйте за ним в прошлое. Восстановите безразличие, с которым относились вы к нему тогда. Действуйте так. А потом... по появившимся обстоятельствам действуйте.