Змеева дева

– Хорошее сравнение. Да, можно сказать и так. Так вот, вы тут со своей вялотекущей войной этого не помните, но для змеев отбирают обычных девочек. Семь-десять лет оптимальный возраст. И представь себе, в лояльных правительству районах дочь-змеевка считается за честь. Опять же компенсацию родителям выплачивают.

– Тьфу, гадость! Чтоб я вот так свою дочку твари отдал?! Ну, ничего, с этими новыми снарядами мы их наконец-то выбьем.

– Новые вылупятся. Равновесие сил, замкнутый круг. Здесь нужны какие-то нестандартные подходы. Почему и жалею, что эту не расспросишь. Мы слишком мало о них знаем.

– А хорошо бы найти, где эти твари вылупляются. И бомбой…

– Деревня. В столице они вылупляются, в армейском питомнике. Охраняемый объект номер два, после Дома правительства. Не подобраться. Ладно, пошел я. А ты будь с девчонкой поласковее, может, все-таки оттает.

Снится огонь, чистое небо над головой, а внизу – дым. Странные, хорошие сны. Теплые. Снятся огромные, затягивающие, как в пропасть, черные глаза – у людей таких не бывает. Тугие объятия – руки здешних мужчин так не обнимут! Снится голос в голове: «Моя».

А утром – пусто.

Некому ответить: твоя, твоя, твоя…

– Забрюхатела?! Еппп…

– Ты не знал, что бабы иногда беременеют?

Этот мужчина не хуже и не лучше других, но все-таки, когда он держит за руку, становится легче. Спокойнее. Тянущая боль скручивает внутренности, ощущение – будто безумная прачка выжимает тебя вместе с бельем.

– Тужься, дура!

Под закрытыми веками – полуденная белизна неба, чистая, ослепительная. А потом ее сменяют черные глаза, огромные, нечеловеческие, надвигаются, затягивают, и тебя больше нет, и ничего нет, только кружится в темном туннеле сухой листок…

Крик. Глаза открываются сами, тело само вскидывается, крепкие руки давят на плечи:

– Лежи, не дергайся. Вот она дочка, держи.

– Ишь ты, сосет. Вот же чучелко!

– Поздравляю… папаша!

Глаза у дочки черные, глубокие, серьезные. Когда сосет, телу вспоминается странное: как будто порхают бабочки, задевая крыльями сердце. «С‑ссе‑е», – вырывается сквозь зубы, и больно щемит в груди.

– Во-оздух!

– Чертовы твари, нашли!

– Заряжай! Сейчас мы его…

– Чего столбом стоишь, дура, дуй в укрытие!

Расселина ослепительного неба над узкой лесной дорогой, и в небе – серебряный проблеск. Стремительный, сверкающий, СВОЙ! Рвется крик сквозь позабывшее слова горло: вернись, я здесь, мы здесь! Широкий разворот над лесом. Выстрелы, грохот, треск, огонь, дым.

Плачет дочка.

Надсадный кашель над ухом, хрип:

– Хватай мелкую и дуй к реке. Сгорим все на фиг здесь, ветер на нас. Слышишь? Поняла?

Плачет дочка, невесомые бабочки щекочут крыльями сердце, и рождается в груди странное, непривычное, звериное: не отдам! Моя!

– К реке, давай, дура, бегом!

Треск, дым, крики за спиной. Проблеск картинки перед глазами: внизу горит лес, в расселине лесной дороги мечутся крохотные фигурки, разворачивая гранатомет с дурацким длинным стволом, чуть дальше – серебристая полоска реки, затянутая спокойной дымкой. Туда огонь не дойдет.

Грохот бьет по ушам, удар – и тьма. Чужая тьма. Жаль. Жаль, но на самом деле не важно. Важно другое, река – там.

Серебристый туман, широкий пляж, плеск воды, сюда почти не доносится жуткий треск горящего леса. Вода холодная.

– Ш-шш… успокойся, ты моя, не отдам. На вот, поешь…

Медленно катится к закату солнце. Выходят к реке обгоревшие, шатающиеся фигуры. На черных от копоти лицах – оскалы улыбок.

– Лагерь менять…

– Ничего, зато все живы.

– Эй, док! Второй змеевкой не разжились, извини, со сравнительным анализом придется подождать!

Смеются.

– Эй, чучелко, ты как? Надо же, спит. – Глаза мужчины светло-серые, как дымка над водой, когда смотришь сверху, с неба. – Ну что, молодец ты. – Неловко, ребром обожженной ладони, проводит по волосам. – Глупая змеева девка, как же тебя все-таки звать…

– Ле… – Горячий воздух царапает гортань, ком в горле сжимается, ощетинивается колючками – и лопается. – Ле… ли.

Серую реку морщат первые капли дождя. Дочка спит.