Змеелов

— Да что вы?! Вообще рассуждаю. А если близко взглянуть, так и о себе. Разве я не приобвык по заграницам-то? Разве я не понабрался там чужого? Разве я тот, все тот же Санька Самохин, каким начинал в Москве? Классический пролетарий был. Все ступеньки прошел, придя из деревни, всю науку великую рабочего класса. Стране нужны были рабочие, я выучился, стал токарем на «Динамо». Стране нужны были солдаты, я вступил в июле сорок первого в Московское ополчение, а потом курсы кончил офицерские, а потом всю войну то на фронте, то в госпитале, то на фронте, то в госпитале. А потом, уже тридцатилетним, в институт иностранных языков подался. Вокруг девчонки. Стариком меня считали. Но я учился, вдалбливал в себя английский. Я так рассудил, что раз уж уцелел, кому, как не мне, бывшему солдату, отстаивать наши интересы за мирными столами переговоров. Вот как тогда занесся! И что же, стал дипломатом. Покатил Санька Самохин в дальние страны. К столам переговоров не сразу вдруг подсел, но все-таки… Сбылась мечта? Так?‥ Что ж, достиг многого, если со стороны взглянуть. Но… и потерял, потерял… Измельчился… Истаскался… Расслабился… Банкетным недугом занедужил… Нефрит, а он у меня есть, наличествует в полном объеме, — это ведь, Ростислав Юрьевич, именно банкетный недуг. И сколько еще в нас с вами разных недугов, если вглядеться. Понабрались в ближнем бою. Опасная это штука ближний бой. Вы-то теперь вглядываетесь? Гляжу на вас, изучаю, похоже, что вглядываетесь. Не унывайте, у вас еще вся жизнь впереди. Даете слово, что не будете унывать?

— Вам это важно, Александр Григорьевич?

— Важно! Вы мне симпатичны. Важно!

— Постараюсь. Но кто я теперь? Хуже чем с нуля начинаю.

— У вас есть время, у вас есть время. Я бы…

Подкатила «Волга», Меред выскочил из машины, взывая, вскинутыми руками, пускаться в путь.

— Программа, программа, уважаемые гости! — Меред всмотрелся в их лица, понял, что о серьезном шел разговор, поубавил напора в голосе. — Я понимаю, после такого музея походить бы, подумать бы, но… программа! Мы ведь с вами вроде туристов. Будущих!

— От ТЭЦ я все-таки отбился, а теперь куда? — уныло спросил Самохин, садясь в машину.

— На старейшее предприятие города, на наш прославленный рыбный комбинат! — Меред плотоядно сверкнул зубами. — Каспий хоть и обмелел, но еще дарит нам свои деликатесы! Нас ждут там вобла — и какая! — и пиво! Я весь высох, честно скажу.

— Это что же, копченая рыба?! — ужаснулся Самохин. — Ни за что!

— Ах, забыл, дорогой! — Меред сокрушенно ударил себя кулаком в грудь, но другой рукой быстренько захлопнул за Знаменским дверцу и подтолкнул водителя, чтобы ехал.

«Волга» покатила, развернувшись, снова миновав крошечную площадь, на которой стояли четыре монумента, а под вязом все еще сидел старик в высоком черном тельпеке, горделивый и загадочный.

— Ни за что! — повторил Самохин. — Даже запах коптильни я не переношу! За версту обхожу!

— А как же будущие туристы? — печально спросил Меред, чувствуя, что вобла и пиво ускользают от него.

— Вот они и поедут с вами. А я верю вам на слово. Куда нам еще?

— Тогда к морю. В наш знаменитый пансионат, в зону отдыха ТЭЦ. Там один старик, между прочим, армянин, чудо сотворил. Пункт четвертый нашей программы. Между прочим, там ждет вас свежий чал.

— Поехали в пункт четвертый! — решительно распорядился Самохин.

— Искупаться хоть можно будет? — спросил Знаменский.

— Чудесный пляж! Говорю, чудо! Розарии! Виноградники! Не исключены гурии-мурии!

— Никаких гурий! — строго сказал Самохин. — Никаких мурий! И куда смотрит ваша жена, Меред? Мы к морю катим? — строго глянул он на водителя, вислоусого пожилого украинца, подчеркнуто обрядившегося в вышитую украинскую сорочку без воротника. Был этот водитель молчалив и важен, поскольку вон куда занесла его судьба, в какую даль далекую.

— Побачите, — меланхолично молвил водитель.