Змееборец

– Твоя версия многое объясняет, к тому же индейцы и китайцы действительно почти безбороды, – согласился Эфир. – И культ дракона у них по-прежнему на высоте! Какая же ты умница, Лилит! Ты – совершенство…

Как все чересчур робкие влюбленные, Эфир остро нуждался во вспомогательных средствах. Пока Лилит созерцала подвальную галерею, он поспешно достал из тайника за диваном заветную бутылку «Шартрез», на нее целиком ушел гонорар за два весенних пейзажа, написанных с натуры в Коломенском.

– Давай отметим нашу встречу, – предложил он, протягивая Лилит бокал.

– Я не пью вина, – девушка решительно отвела его руку, – искажать мышление при помощи яда глупо и нерационально.

– А как же порыв тонкого вдохновения и полет над бездной в волшебный мир, открытый только жрецу и суфию, едва окунувшему губы в золотой кубок? А как же китайская поэзия: и в собеседники Луну я пригласил сейчас, и тень свою позвал на пир, и трое стало нас! – Эфир поднял бокал к воображаемой Луне. – Или незабвенный Хайям…

– Типичный пример обезьяннего сознания, – заметила Лилит. – Набить брюхо, выпить перебродившей отравы, поорать при луне в компании себе подобных, выпить еще, а после поваляться с самкой…

– Прости, я прежде всего художник и романтик, и без этого допинга я не написал бы и десятой части своих картин, – не без рисовки отметил Эфир, пробуя на язык пряный «букет».

– Ты – прежде всего мужчина, – поправила Лилит его шаткие суждения. – Любовь пьянит гораздо сильнее. Должно быть, ты долгое время был лишен любви?

Она метнула в Эфира испытующий взгляд, одну из своих беспощадно-ласковых стрел с соблазном на острие, и художник принял вызов.

– Ты так необычно сложена. – Он обошел вокруг девушки с бокалом вина, точно обнес изумрудным факелом. – Позволь мне сделать несколько набросков, – пробормотал он, опустив глаза.

– Ну, если надо…

Повернувшись спиной, Лилит спокойно и несколько лениво сняла то немногое, что на ней было, и Эфир обомлел от ее полудетской трогательной наготы и от изумительной гладкости кожи. На ней не было ни волоска, ни пятнышка, ни самого малого изъяна, кроме бледного рисунка татуировки, оттеняющего изысканный оттенок ее тела – цвет зеленых испанских маслин, изредка еще встречающийся на старинных полотнах.

Эфир подхватил картон и, затаив дыхание, наметил на девственной белизне изящный поворот маленькой змеиной головки, летучий силуэт плеч и бедер, маленькие, едва развитые груди и неглубокую дышащую впадинку, продольно разделяющую ее тело… О боги! Эфир даже протер глаза и посмотрел со стороны, точно под другим углом зрения могло проявиться то, чего у Лилит не было и в помине: у нее не было пупка!

Эфир отбросил картон и грифель и рванул ворот рубахи, так что на пол, как переспелые семечки, посыпались пуговицы.

– Адам вкусил от древа познания, и добро смешалось со злом, – пряча усмешку, прошептала Лилит, опускаясь на алый бархат покрывала для натюрмортов и увлекая за собой потрясенного художника.

– Будь благословенна наша встреча! Будь благословенна… – Он гладил ладонями ее колючий и нежный затылок, ощущая свою внезапную наготу, словно эта странная девушка одним своим взглядом испепелила на нем одежду. – Ты пришла, ты настигла, ты озарила мою одинокую ночь! Ты сожгла, испепелила, разбила вдребезги то, что должно было умереть! – шептал Эфир, все глубже погружаясь в теплую обволакивающую тьму, в ее трепещущую сердцевину; еще миг – и самая темная, самая ослепительная тайна Вселенной раскроется перед ним, выталкивая волны излучений, рассыпая искры жизни, как взрыв сверхновой звезды. И он, позабыв свое имя, сбросив земное тело, снова летел в сонме бесплотных духов, рассекая миры, сквозь кольца воплощений к блистательному финалу!

– Нет-нет, – прошептала Лилит и резко высвободилась из его объятий. – Давай по-другому!

Эфир попробовал избежать неминуемой, как ему казалось, катастрофы и не сумел.

– Лилит совокупилась с Адамом, когда он еще не получил душу живую. И слюна Змея разлилась по миру, и он начал грешить, испуская свое семя впустую, – задыхаясь, шептала Лилит свой злой заговор-потвор.

Эфир не сразу почувствовал, что плачет, плачет давно, горько и безутешно. Его робкая и страстная влюбленность обернулась странным диким поступком, которого не совершают даже животные.

– А из семени, пролитого впустую, Лилит и Нешима творят тела демонов, духов и лемуров, – услышал он тусклый шепот Лилит.

Ночной ветер распахнул окно и закружил смятую бумагу, обертки и наброски картин.