Змееборец

Невинных пули не секут – невинных нет.
А прошлое – оно прошло – прошло, как бред.
И в этом небе тишина погасших звезд,
Горит ущербная луна – горбатый мост.

Здесь, в этой жизни, Йорик складывал песни, пока служил Лойзе, и потом, в Картале. Стихи заливали сердце расплавленным металлом, стихи жгли, и, чтобы не сгореть, их следовало перелить в формы слов и фраз, закалить, сбить все лишнее и с музыкой выпустить на свободу.

Бродячие поэты и музыканты подхватывали его песни, разносили по всем воеводствам, и слухи о том, что Ярни Хазак, убийца и предатель, вовсе не погиб, как заявила королева, разбредались по Загорью вместе с новыми песнями. Королева лгала в одном, может быть, она лгала и в другом?

На сердце пеплом – боль потерь… и боль разлук.
Ушел – куда-то или в смерть – вчерашний друг.
Пылает праздничным костром забытый дом,
Забыто все… Напрасно все. Гори огнем…

Кто же виновен в гибели Лойзы Удентальского? Кто виновен в гибели всех других воевод? Их жен и детей, их семей вплоть до самых далеких родственников? И долго ли вольные люди воеводств будут терпеть над собой власть женщины, отнявшей жизнь у их законных правителей?

Песни Йорика не спрашивали об этом.

Но те, кто пел их, и те, кто их слушал, рано или поздно начинали задавать себе вопросы.

И сейчас музыкант, чья лютня страстно и самозабвенно отдавалась музыке, благоговейно повторял вслед за Йориком слова каждой песни. Одними губами. Опасаясь подать голос. Но и этим парень был счастлив.

На сердце выжженным клеймом – моя вина,
Но боль – пустяк. Не до нее – идет война.
Потерь цена, цена побед – тоскливый бред.
Невинных пули не секут – невинных нет.[40]

Дурень, он дурень и есть. Не заживется такой на свете.

Звали музыканта, как выяснилось, Жиндик Худьба. Правда, назваться он сообразил, только когда Йорик протянул ему лютню, и посоветовал впредь быть осмотрительнее.

Выпущенные из подвала оризы первым делом кинулись не в участок с доносом, а – в отхожее место. И то сказать, шутка ли – всю ночь наливаться густым местным пивом.

– Маэстро! – взвился певец, – вы же не уедете без меня? Я Жиндик, Жиндик Худьба, меня знают по всей Гиени… я на службе у пана Серпенты…

– У мастера Серпенте, – безжалостно поправил Йорик. – Думаю, мастер не будет возражать, если ты отправишься в долгосрочный отпуск.

– Не возражаю, – подтвердил де Фокс, которому явно было не до новоприобретенного слуги, – Йорик, мне нужно переговорить с агентами, объясни этому… Жиндику, что от него живого нам больше пользы.

Ну, разумеется! Он кого-то пригрел, а Йорик – объясняй. Нормальное разделение обязанностей. Помянутые агенты, между прочим, хоть и вытянулись снова в струнку, как только де Фокс к ним подошел, смотрели на мастера Квириллы куда как осмысленней, чем Жиндик на Йорика Хасга. У парня-то на лице было написано, что он в лепешку расшибется, лишь бы только «маэстро» его от себя не отсылал.

Иной раз, добрая слава хуже никакой.

Ладно, память у Жиндика отличная, иначе хрена бы он чужие песни на лету запоминал, и со слухом все в порядке, значит, хотя бы в одном на него положиться можно: имена не переврет.

А то шефанго страсть как не любят, когда их имена или, того хуже, прозвища, люди на свой лад коверкают.

Йорик велел почитателю идти в Уденталь, прямиком в столицу воеводства, рассказывая по пути о том, что Ядвига Гиеньская жива, и готова отстаивать свою землю перед всеми королевами и королями, сколько их есть на свете; о том, что спас княжну от рук королевы Ярни Хазак, да-да, тот самый, которого, вроде бы, повесили и сожгли, да, видать, плохо вешали, а жгли и того хуже. И о том, что Эрик Серпенте, мастер Квириллы, называющий себя также Эльриком де Фоксом, был в Гиени в компании с Ярни Хазаком, и в Карталь они тоже отправились вместе.

Оставался сущий пустяк – выбраться из Вайскова, и вывести за стены безбашенного Худьбу. Потому что его-то уж точно попытаются из города не выпустить.

– И нас тоже, – негромко сказал Йорик на эзисском, когда де Фокс огласил ближайшие планы. – Я так понимаю, ты рассчитываешь, что Легенда велит не чинить нам препятствий. Ты ей нужен живым, и она знает, что пока ты жив и со мной, до меня тоже не добраться. Но до Легенды новости еще не дошли, а до командира вайсковской стражи уже добрались. И, сдается мне, плевать он хотел на то, что ты – десятиградец.

Де Фокс кивнул, выходя под дождь. Жиндик вышел следом. Лютня его была упрятана в жесткий, непромокаемый футляр, а сам музыкант вообще не обращал на дождь внимания.

Вольно же им! Один думает, что нет такой проблемы, которую он не мог бы решить. Второй готов выполнять любые приказы…