Злой дух Ямбуя

Еще какое-то время шлепаем по болоту. И наконец, выбираемся на сухую землю. Нас встречают корявые дебри перелесков. Карарбах одной рукой закрывает лицо, другой посохом, как слепой, ощупывает в чаще путь. Меня за его спиной не хватают ни сучья, ни деревья, ни хлесткие ветки кустарников. Внезапно из темноты навстречу нам пробивается сигнальный свет. Старик останавливается и, устало склонившись на посох, отдыхает, долго смотрит на мигающий огонек.

Это Загря сообщил о нашем приближении. Цыбин зажег факел, показывает путь, зовет нас. Он и Долбачи, оба, видимо, горят нетерпением узнать о наших трофеях.

Ветер в тучах шевелит темноту. Иногда он яростно падает на перелесок, лохматит деревья и, срывая листья приземистых берез, бросает их в утробу ночи.

Карарбах грузным шагом полез по чаще. Ночью теряется понятие о расстоянии. А огонек то вспыхнет, будто рядом, то вдруг стыдливо замигает, отступит, уйдет в пространство, и ты еще сильнее почувствуешь всю тяжесть своего уставшего тела.

Я обгоняю старика. Огонек, будто впаянный в темноту, дрожит одинокой звездой, как бы в перевернутом небе. Иду, отбиваясь от сучьев и веток, а сам думаю: ведь это не последняя тропа, не последняя усталость и еще неизвестно, какую каверзу готовит нам Ямбуй.

— У-гу-гу… — доносится человеческий голос.

Еще сотня метров, и мы выходим к просвету, чуточку освещенному бликами костра, скрытого за поворотом. Нас радостно встречает Загря, ведет на стоянку.

Какой великолепный ночлег ждет нас на этом сухом клочке земли! Уже разостлан пахучий хвойный лапник, заготовлен ворох дров. На легком огне висит синий эмалированный чайник. Поодаль от раскаленных углей лежат горячие лепешки. Котомки, ружья повешены на сучьях ели.

— Слава богу, — с душевным облегчением вырывается у Цыбина. — Вы знаете, что людоед следил за вами от мыска и уже готовился напасть, когда мы подали сигнал вам? Хорошо, что в этот момент появился Загря.

— Куда же он ушел? — спрашиваю я, расправляя онемевшие плечи.

— К Реканде, нашей тропкой… Боюсь, как бы он не нашкодил в лагере.

— Что вы, они предупреждены, приказано всю ночь дежурить и держать большой костер.

— Проспят, дьяволята! — перебивает меня Цыбин. — Я пойду с Долбачи к ним.

— Ни в коем случае! В темноте вы слепые, а он зрячий, сами придете ему в пасть.

Цыбин подается немного ко мне, говорит шепотом:

— А нападет на сонный лагерь, что наделает? Говорю, проспят! Разрешите, вдвоем не страшно.

— Не будем торговаться. Я знаю: Павел не проспит.

Карарбах внимательно следит за Цыбиным, копируя его выражение лица, затем попросил Долбачи объяснить ему, какую новость Цыбин рассказывал мне. Узнав, что Цыбин хочет идти ночью в лагерь, старик строго глянул на него темно-лиловыми при свете костра глазами, покачал головой, погрозил ему посохом.

Освобождаемся от тяжести на плечах, от беспокойных мыслей, присаживаемся к костру. Вот и заслуженный отдых!

21. О ЧЕМ ДУМАЕТ СТАРЫЙ ЭВЕНК?

Тепло заползает под одежду, растворяет усталость, отнимает ноги, руки. Ни о чем не хочется думать в эти блаженные минуты покоя. Ради них можно было еще и еще идти по корявым перелескам, месить ногами черную воду болот.

Цыбин открывает ножом две банки мясных консервов, пристраивает их к жару. Наливает Карарбаху кружку крепкого чаю. Старик ставит ее перед собою, достает из котомки огрызок сахара, но не пьет чай. Не отрываясь, долго смотрит в огонь, где тлеют синие угли и пламя качается по ветерку.

Старик кажется человеком, не знающим мечты, уходящей за пределы действительности, безрадостно идущим дорогой тревог, не познавшим прелестей жизни, не оценившим ее сладость. Действительно, невозможно поверить, что человек, жизнь которого сплетена из постоянной борьбы, скитаний, лишений и элементарных удобств общежития, бывает счастливым. Но отними у Карарбаха эти трудные условия лесного кочевника, огради его от пурги каменными стенами, лиши опасности — и он будет самым несчастным. По-моему, для человека нет большего счастья, как умение преодолевать трудности, в этом и состоит смысл жизни. Не важно, что Карарбах ходит в старенькой дошке, спит на хвойной подстилке, мерзнет, голодает, — это все преходящее. Трудная жизнь сделала его сильным — вот что главное, и он чаще нас бывает счастлив. Он тут среди дикой природы — Человек.

Мне казалось, что Карарбах вдруг очнется, смахнет ладонью с онемевшего лица раздумье и с жаром начнет рассказывать Долбачи о каком-то необыкновенном случае, вдруг вспомнившемся ему в этот вечер, или о встрече со смертью… Нет, Карарбах молчит. Другие думы занимают старую голову эвенка.

— Собака голова прячет, холод чует. Однако, к снегу, — обрывает молчание Долбачи и, откинув голову, смотрит в ревущую под ветром темень неба.

В корнях лиственницы, растущей несколько поодаль от стоянки, лежит Загря, уткнув свой нос глубоко в пушистый хвост и обжигая нас двумя живыми синеватыми фарами.