Злой дух Ямбуя

Вот опять донесся стоп, долгий, протяжный... Боже, да ведь это же Загря! И я, не рассуждая, забыв про опасность, бросаюсь в заросли.

Бегу по еле заметным просветам. Перескакиваю через рытвины, кустарник, спотыкаюсь о камни, замаскированные лишайником.

За волнистым гребнем на россыпи в ложке лежал Загря с беспомощно болтающимися в воздухе ногами. Увидев меня, пес с трудом пошевелил головою, попытался встать и от боли заскулил.

Хватаю его за передние лапы, вырываю из щели. Он ревет, болезненно поджимает левый бок, хватает пастью мою руку, но не кусает. На пальцах чувствую липкую влагу, кровь. Видимо, медведь хватил его так сильно, что кобель, проделав в воздухе сальто, попал спиною в щель между крупных камней и не мог сам выбраться. Но вот что удивило меня: зверь не растерзал его.

Скорее назад! Скорее из зарослей, где все враждебно и где ночью в темноте ты беспомощен, как слепой щенок!

Загря припадает на все четыре ноги, еле поспевает за мною. Вид у него неважный. Хорошо, что ещё так легко отделался!

Миную нижний ярус густых колючих стлаников, шаткую россыпь. Вдруг показалось, будто зверь гонится за мною. Мгновенно поворачиваюсь лицом к опасности... А кругом нерушимый покой осенней ночи да стланики, слегка затуманенные лунным светом. Ловлю спокойный взгляд Загри. Мне становится неловко за себя...

Вот и котловина. От холмика бросаются во все стороны вспугнутые нами тени. Видимо, уже по всей округе среди хищников разнеслась весть о медвежьей добыче, и любители поживиться сбежались на ночной пир. Из тёмных закоулков чащи за нами следят соболи, колонки, слышится злобное фырканье горностая.

Большая ночная птица прошмыгнула низко над котловиной и, исчезая во мраке, бросила протяжно: «Куу-и... Куу-и...»

Стою у трупа Елизара. Рядом у ног лежит Загря. Он как будто оглох, потерял чутьё. Тяжело дышит и, изредка вытягивая морду, безучастно смотрит в пустое небо.

«Неужели Загря после этого случая будет бояться медведя?» — с горечью подумал я.

Накрываю труп Елизара телогрейкой, отброшенной рысью. Укладываю Загрю под холмиком. Боже, ещё только одиннадцать часов, а я уже поглядываю на восток, жду рассвета. Как нестерпимо медленно тянется время!

Луна высоко над Ямбуем. В светлой бездне утонул узор болотистой равнины. Ушли в туман озера. Ветерок, еле дыша, колышет чащобу. Сколько очарования в этой лунной ночи, и как тяжко думать, что для нас с Загрей она полна опасности, что в её обманчивом покое нас подкарауливает смерть!

Сильно похолодало. Стоять все труднее. Веки тяжелеют. Неодолимой тяжестью наваливается сон. Не знаю, как бороться с ним... Одним рывком разрываю рубашку на груди — так, кажется, легче.

Дремлют скалы, мари. За каменными грядами Ямбуя спят люди, бубенцы на шеях оленей, речные перекаты. Всё спит, и только я один стою, будто распятый, у холмика.

И кто-то добрый незаметно уводит меня в чудесный мир, не знающий тревог...

Из рук выпадает карабин, больно бьет по ноге, и я вырываюсь из пагубного забытья. Сбрасываю телогрейку, разорванную рубашку. Остаюсь полуголым с патронташем на животе. Проходят минуты. Мороз впивается в тело. Пальцы замёрзли, не подчиняются мне. Я дышу на них, растираю, пока они не оживают. Сам немного отогреваюсь.

И как всегда в трудные минуты, вспоминается далекий родной Кавказ, с седыми снежными вершинами, со сторожевыми пиками, с тенью чинар, с костром под ними, с пасущимися конями на душистой поляне и с бледнолицей луною, холмы, что виднелись за станицей, таинственные дебри лесов... Эти грёзы детства ушли со мною в жизнь непорочными, светлыми; я храню их, как бы проверяя временами: о чем мечтал ещё веснушчатым мальчишкой у околицы и чего добился в пятьдесят...

Как щедра на обещания была та далекая кавказская луна! Это она привела меня к Ямбую, заставила стоять у трупа Елизара, втянула в рискованный поединок с людоедом. И невольно подумалось: зачем на этой мудрой земле, где столько красоты,— зло, у вражда и смерть?!

Шум крыльев явно не ночной птицы прервал мои думы. Птица пролетела над котловиной молча, торопливо, и уже по этому можно было догадаться, что она вспугнута с насиженного места.

Загря поднял морду. Я пристально обвел глазами край зарослей, держа карабин наготове. Вот пронесся, как оглашенный, бекас... Ясно: кто-то идет.

Проходит минута, вторая... Ожидание становится тягостным.

Вскакивает встревоженный Загря. И вдруг взгляд задерживается на светлой полоске под темным сводом стланика, метрах в двадцати от меня. Пытаюсь вспомнить, была ли она раньше. Отвожу взгляд влево и снова подвожу его к пятну. Нет, не была!

Прикладываю ложу к плечу.

Но не успеваю выстрелить — пятно исчезает.

Вижу, правее, в том же провале, снова появляется пятно, но больше и яснее. Это, кажется, белая манишка на груди людоеда.

Чувствую, как в меня впиваются звериные глаза, и будто полчища муравьев бегут по спине вверх и вниз... Пятно приземлилось, сузилось, зверь как будто готовится к прыжку.

Подвожу к нему ствол карабина. Целюсь, помня, что от этого зависит — жить тебе или нет!