Злодей. Полвека с Виктором Корчным

Но это только игра воображения, история складывается так, как она складывается, и шахматная история не является исключением. После заявлений ТАСС, шахматной федерации страны и письма советских гроссмейстеров Виктор Корчной прекратил существовать на своей бывшей родине: его имя перестало появляться в советских СМИ, и даже художественный фильм «Гроссмейстер» (1973), где он играл одну из главных ролей, был немедленно снят с проката.

В Римской империи имена впавших в немилость подвергали damnatio memoriae – проклятию памяти, они выскребались со стел и пергаментов. С человеком, не вернувшимся в Советский Союз из зарубежной поездки, поступали точно так же – его, выражаясь языком Оруэлла, «распыляли».

Против английской сборной в 1963 году на Уэмбли за сборную мира играли Яшин, ди Стефано, Эйсебио, Зеелер и другие звезды футбола. Играл и легендарный Ференц Пушкаш, венгерский нападающий, в 1956 году бежавший на Запад. Николай Озеров, комментировавший матч для советского телевидения, ни разу не произнес тогда фамилию Пушкаша, как будто его не было вовсе, а за сборную мира выступали десять игроков. Но это касалось иностранного спортсмена, а здесь речь шла о многократном чемпионе Советского Союза, имя которого было известно каждому: ведь шахматы в «стране победившего социализма» были самой массовой, всенародно любимой игрой, за которой следили миллионы.

Когда Корчной остался на Западе, ему было сорок пять. Каспаров в этом возрасте уже три года как оставил шахматы, а гроссмейстеры сегодняшнего дня говорят о себе как о ветеранах – и действительно, почти все они едут с ярмарки.

Где-то в районе сорока каждый начинает понимать, что не может достигнуть в жизни всего, что многое прошло или недостижимо, что пора прощаться с иллюзиями. Всё это относилось к кому-нибудь, к другим, но не к Виктору Корчному: с одной стороны им двигала колоссальная энергия, подпитываемая безграничным честолюбием, с другой – переполняла ненависть ко всем, кто унизил его и продолжал унижать, не важно – добровольно или вынужденно. Эта гремучая смесь породила невиданный феномен: гроссмейстер на подходе к пятидесяти дважды завоевывал право играть матчи за мировое первенство, и в одном из них едва не добился победы. Именно на этот период (1977–1978 годы) приходится спортивный пик его уникальной карьеры, главную роль в которой сыграла обретенная им свобода.

Но перед тем как встать на тропу войны, лишенный своего, полученного при рождении имени, он должен был выбрать себе другое. Виктор отказался от англоязычного Korchnoi, не взял ни немецкого, ни французского варианта, остановившись на смеси всех трех. И хотя на шахматных и прочих сайтах до сих пор можно встретить самое различное написание, в его паспорте было написано Kortchnoi, и последние сорок лет он провел под этим именем.

Я знал их обоих, и хотя Корчной и Kortchnoi были очень похожи друг на друга, всё же совсем идентичными не были. Иногда они вступали в конфликты, порой ссорились, потом снова мирились и шли по жизни рядом. Одним целым они стали 6 июня 2016 года, даже если надпись Viktor Kortchnoi на могильном камне кладбища маленького швейцарского городка только шахматистам говорит, что здесь лежит человек, родившийся с тем же, но все-таки другим именем.

Когда он жил в доме Вальтера Моя, его посещали Берри Витхауз, шахматный мастер и журналист, секретарь ФИДЕ Инеке Баккер и гроссмейстер Хейн Доннер. Если Витхауз и впрямь был членом коммунистической партии, остальные просто принадлежали к левому крылу голландского политического спектра и не делали из этого секрета. Как и очень многие, покинувшие Советский Союз, Корчной разделял не просто правые, но сугубо правые взгляды, и участие того же Доннера в демонстрациях против войны во Вьетнаме было для Виктора достаточным, чтобы объявить коммунистом и его. Доннер не был единственным. Если кто-то не соглашался с его мнением или даже просто высказывал собственное, он тут же объявлял такого человека если не коммунистом, то пособником Советов.

Все эти визиты Корчной, нервы которого и без того были напряжены до предела, счел плохим знаком и решил покинуть тихий домик Вальтера Моя. Ему предложили поселиться в Амстердаме на втором этаже дома, где прямо под его квартиркой, которую он сразу окрестил гарсоньеркой, находилось полицейское бюро (и неслучайно, как резонно полагал сам Виктор).

В город он выходил не без опаски, и довольно часто я сопровождал его то в офис ФИДЕ, то на встречу с журналистами, а то просто в ближайший супермаркет, помогая всяческими советами, по большей части бытовыми.

Мой дом находился неподалеку от квартирки Виктора, и порой, гуляючи, я просто заходил к нему, и мы болтали о том о сём. Всякий раз, прежде чем отправиться в его гарсоньерку, я звонил ему по телефону, зная, что он по-прежнему опасается открывать дверь на дверной звонок.