Злодеи-чародеи

Плохой поэт зарифмовал бы эти слова – «страсть» и «власть», но куда денешься от власти все той же страсти? Софии не приходило в голову, что ее этак закружит, а эндорфины с морфинами и прочими страшными штучками, суть которых знают только ученые мужи, выбьют табуретку у нее из-под ног. Во всяком случае, во время поцелуев возникало у нее такое ощущение, будто ее повесили: удушье, кислородное голодание, видно, потому и темнело в глазах; шел выброс адреналина, потому сердце колотилось, как от сильного испуга. И дверь они запереть не догадались, и разве удивительно, что вдруг они услышали ехидный голосок Вовчика:

– Мама моя, прямо на рабочем месте идет разврат! Да, да, да: на работе и поцелуи – разврат!

– Вовчик, убью! – закатил глаза к потолку Артем, не выпуская из объятий Софию, спрятавшую разрумянившееся лицо у него на груди.

– Не надо, я вам еще пригожусь. Я заскочил, чтобы вот что сказать: Денисович «за» твое предложение и выдвигает встречное – чтобы она почувствовала себя в своей тарелке, надо взять с собой Софию…

– Понял, – кивнул Артем, – а теперь проваливай!

– Куда меня хотят взять? – она подняла голову.

– Потом. – И еще один страстный поцелуй, после чего Артем потянул ее к выходу: – Поехали. Здесь и правда не место.

Ночные часы забрал Артем, днем она спала и печатала то, что ее просили, совсем ей стало некогда заниматься собственным сочинением. Остается время по дороге на работу и обратно: хотя бы план набросать…

А напишет она позже

Домой Марго приехала поздно. Анфиса ждала ее в будуаре, она читала книжку и подскочила, завидев хозяйку. Переодевшись в ночное платье, заодно рассказав горничной о ее задачах на завтрашний и последующие дни, Марго спросила:

– Не боишься?

– Немножко, барыня, – скромно сказала Анфиса. – Не разгадают, что я не та, за кого себя выдаю?

– Поменьше болтай, думай над каждым словом, прежде чем вымолвить его, припоминай, как я бы это проговорила, в общем, копируй меня. А держаться ты умеешь, платье носить – тоже. Не бойся, из моей затеи, может, ничего и не получится, но надобно попробовать все средства.

– Мне страшнее у ее сиятельства графини жить.

– Пустое! Графиня Шембек – авантюристка по натуре, мою идею она приняла с азартом. Загружать тебя работой она не будет, поможет, коли понадобится, а твое дело – гулять в парке. Что ты читала, когда я вошла?

– Евстафий Неонилович велели мне монолог выучить…

– Не велели, а велел! Привыкай! Что за монолог?

– Джульетты. Перед тем как выпить ей зелье, что монах Лоренцо ей дал…

– Погоди, погоди! – подняла руку Марго и заходила по комнате, высказывая свои мысли вслух: – Ну, да, да… Зелье! После чего она засыпает, а все принимают ее за умершую и хоронят в фамильном склепе! Значит, не только на Гаити умеют добиться состояния мнимой смерти…

– О чем вы, барыня?

– Нет-нет, это я так. Не забудь, к женщинам обращаются – сударыня или сообразно титулу.

– Я помню, ваше сиятельство.

– Умница. Писем не было?

– Нет, – вздохнула с сочувствием Анфиса и с жаром заверила ее: – Придут, обязательно придут!

Марго погладила ее по щеке. Как ни странно, горничная стала единственной ее подругой, которая все-все знала про свою хозяйку, а если не знала, то догадывалась, и никому – ни слова.

– Ступай к себе, – сказала Марго. – А книжку мне оставь, я просмотрю ее, тебе сейчас к другой роли готовиться следует.

– Разрешите вам напомнить: завтра сорок дней…

– Помню, иди, – перебила ее Марго. – Грешно поминки справлять по живым, но пока это все не доказано…

Она легла на кровать, раскрыла Шекспира, но читала только о том, что касалось зелья. Потом она взяла тетрадь Медьери – и увлеклась: у венгра оказался неплохой слог.

Это была третья могила по счету, уже давно перевалило за полночь, и все безумно устали.

– Гроб откапывали и открывали, – сообщил один из полицейских. – Погляньте, вашвысокблагородь: гвозди вырваны, на досках выщербинки. И заново забить как следует не удосужились – на двух гвоздях крышка держится, как и в первых двух случаях сегодня.

– Молодец, хвалю за наблюдательность, – пробормотал Зыбин, рассматривая выщербины.

– Рад стараться, – утирая пот с лица, вяло сказал полицейский.

– Экое варварство! – в сердцах сплюнул второй полицейский. – На что могилы-то раскапывать? Видно же, что брать здеся нечего!

– Поднимите крышку, – нервически приказал Зыбин. – Свет!

Двое полицейских взяли крышку и отошли с ней чуть в сторону, двое других подняли фонари, и невольно все поморщились, сделав шаг назад. Труп лежал в неестественной позе, словно он выворачивался, вертелся в гробу. По лицу не определить, каков был возраст умершего, да и лица-то, как такового, не имелось, вместо него некое вздутое месиво предстало глазам присутствующих.

– Страшная смерть… – вымолвил Кирсанов, ему впервые довелось увидеть сие пренеприятное, ужасающее зрелище. – Живым закопали!

– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно произнес Зыбин. – Федор Ильич, поглядите, не был ли убит этот несчастный, как Загурский?