Зло

Эта страшная, мучительная для него картина доставляла ему нестерпимую муку. Он почувствовал опять, что ему в сердце кто-то тычет острым шилом, а перед глазами стоит и не отходит картина во всей своей ужасающей для него правде.

«Вот, небось, натешился-то! — думал, он, облизывая пересохшие губы. — Вот, чай… а она-то, небось, не давалась сперва для прилику, а потом, чай, ослабла, побелела, небось… глаза закрыла, руки расставила… О-о-о!.. Целовал, небось, ее в губы… „Милая, хорошая, такая, сякая, ничего, мол, не бойся?!“ А она, сука, и рада!..»

Дикая, звериная злость опять охватила его. Он вдруг, как-то неожиданно для самого себя, заплакал и начал ломать кормушку…

— А, так ты вот как! — рычал он, с плачем выдергивая из навоза колья и швыряя их. — На вот тебе!.. На кой мне чорт все нужно! Покажу я тебе… покажу я тебе, сволочь!..

— Убью! — закричал он вдруг на весь двор, обернувшись лицом к двери в избу. — Зарежу! Со свету сживу!..

Он схватил стоявшие около моста вилы и начал тыкать ими в стену избы, крича:

— Убью!.. Убью, сволочь!.. У-у-у, вот тебе!.. Вот тебе! Вот тебе!

Он бесновался в дикой злобе и не видал, как на него в дверях из калитки стоит и смотрит сынишка Спирька, прибежавший домой с улицы поесть. Он увидел отца, увидал его лицо и, перепугавшись, стоял и глядел, как он, ругаясь и плача, тычет вилами в стену.

— Тятька, — наконец, негромко крикнул он, — а, тятька!..

Отец не слыхал.

— Тятька! — закричал он шибче и вдруг заплакал. — Тятя… что ты?..

На этот раз отец услыхал, обернулся, увидал его и выронил из рук вилы.

Он сразу опомнился, взглянул на Спирьку, и нестерпимая, какая-то мучительная скорбь и жалость к самому себе охватила его душу. Он обтер рукавом глаза, нагнулся, делая вид, что сморкается, и, обернувшись потом к сынишке, сказал:

— Мать пришла… дома вон она… беги к ней!..

— О-о-о! Взаправду? — радостно крикнул Спирька, вбегая на двор и сразу позабыв свой испуг. — Гостинцев принесла?.. Принесла, тять, а?..

— Принесла, — сказал отец, кривя усмешкой губы. — Принесла, — повторил он, — обоим нам принесла… Спасибо!.. Ну, беги!..

— А ты, тятьк, куды?.. Без картуза-то холодно…

Отец не ответил и молча, глядя в землю, прошел мимо него по двору к калитке и, наклонясь, вышел, плотно прихлопнув за собой небольшую кособокую дверку.

Спирька побежал в избу.

VIII

— Мамк, — закричал он с порога, отворив дверь и со свету плохо видя, — чего принесла мне, кажи!..

Молчание было ему ответом. Агафья, как упала давеча ничком посреди избы, так лежала и теперь, не меняя позы.

На полу около ее лица виднелись пятна крови… Растрепанные черные волосы покрывали ее голову, шею и плечи, точно какая-нибудь большая, шершавая папаха.

Она потихоньку всхлипывала и икала, точно наплакавшийся и начинающий засыпать ребенок.

— Мамк! — крикнул снова Спирька, увидя ее на полу. — Чтой-то ты где лягла-то, а? Вставай!..

Агафья уперлась пуками в пол, приподнялась, схватилась рукой за край скамейки, с трудом поднялась с полу и села на скамью, облокотившись на стол правой рукой, положив на нее голову.

Все лицо у нее, было избито и залито кровью. Под глазами появились огромные, какого-то фиолетового цвета синяки и один глаз — левый — почти совсем закрылся, виднелась только узенькая, небольшая, окруженная фиолетовым фоном, точно закал на зубиле, щелочка, придававшая всему лицу какое-то необыкновенно страшное выражение. Спирька, увидя это лицо, не узнал матери, испугался и сразу заплакал.

— Что-о-о, сынок, а… хо-о-роша? — скривив в горькую усмешку губы, сказала Агафья, глядя на него. — Вот как меня папашенька-то твой отделал, а… хороша?.. Поди-кась сюда ко мне.

Спирька стоял, глядел на нее и не шел. Ему было страшно глядеть на ее лицо и в особенности на эту вместо глаза глядящую на него щелку. Он заплакал еще пуще и попятился задом к двери.

Агафья тоже заплакала и закашлялась, схватившись рукой за грудь.

— О, господи Суси, — простонала она, харкнув кровью на пол, — всяе избил… почки отшиб… Что мне теперича делать-то… владычица, заступница! Спирюшка… дитятко ты мое… подь ты ко мне, родимый ты мой… подь ты ко мне, сладкий ты мой… пожалей хучь ты меня, несчастную… несчастная я, несчастная. Со всех-то с четырех сторон на меня ветер дует… Пожалей ты меня, сынок ты мой ненаглядный… Солнышко ты мое ясное… о-о-о, о-о-о, батюшки…

— Мамка, не плачь, мамынька, золотая ты моя, не плачь! — с воплем закричал, бросаясь к ней, Спирька. — Мамынька, я с тобой… Мамынька, не плачь. Дай я тебя поцалую в глазок… Не плачь, мамынька. Не плачь, родимая…

Она привлекла его к себе левой рукой и, наклонясь над его покрытой мягкими, точно чесаный лен, волосами головкой, горько заплакала, то и дело с какой-то необыкновенной страстностью целуя его в головку.

Он обхватил ее обеими руками по талии и, тоже плача, жался к ней…

— Спирюшка… дитятко… родной ты мой, солнышко, — шептала она и чувствовала, как какое-то огромное, мучительно-сладкое, не испытанное ею никогда чувство охватило все ее существо. — Люблю-то я тебя как, дитятко ты мое… Один ты у меня теперича остался… Постыла-то я всем стала… Пожалей ты меня!