Зло

«А ты, дура, мужу-то не сказывай! — опять как-то насмешливо и потихоньку шепнул ей в уши голос. — Надоел, чай»…

Агафья опять застонала и начала креститься, шепча про себя молитвы, какие знала, и силясь отогнать неотступную, где-то далеко, далеко спрятавшуюся «греховную», как она думала, мысль: «Не сказывать бы мужу, то и все бы было по-старому»…

Мысль эта и насмешливый голос, повторявший все одно и то же: «А ты, дура, мужу-то не сказывай», неотступно мучили ее, и она, как бы оправдываясь перед ними, приводила всякие доказательства тому, что она не могла поступить иначе, а должна была сказать.

Но от этих доказательств ей не делалось легче и, как она ни уверяла себя в том, что сделала хорошо, сказав мужу, далеко спрятавшаяся мысль твердила ей совсем другое.

— Ну, твори бог волю свою пославшую, — прошептала она, измучившись от дум, и легла, прикрывшись с головой дерюжиной…

XII

На дворе, похлопав сперва крыльями, громко, с хрипотой в голосе несколько раз подряд прокричал петух, выговаривая: «Вот тебе и ра-а-а-з! Вот тебе и ра-а-а-з!..»

Агафья встала, отворила дверь и, пустив его, снова легла. И снова тревожные мысли и какой-то непонятно мучительный страх, предчувствие какое-то какой-то беды наполняли ее душу.

Она опять легла навзничь и опять напряженно слушала, боясь и ожидая чего-то…

Храп, доносившийся с печки, вдруг сразу затих, послышалась какая-то возня… затрещала лежавшая там лучина… послышался долгий зевок…

— Проснулся! — вся похолодев, прошептала Агафья и замерла, слушая…

— Тьфу ты! — раздалось с печи и послышался плевок в стену. — Во-о-т… а-а-а! Фу-у-у, ты!.. тьфу!..

— Голову, знать, больно, — прошептала Агафья, — натрескался… кабы не э_т_о дело, я б его знала, как похмелить… А теперича его власть… И где это он денег на вино взял?..

— Испить! — раздалось с печи. — Испить дай!.. Смерть моя… тьфу!..

— Сичас! — торопливо перекрестившись и вскакивая, крикнула Агафья, — сичас дам!..

Она бросилась за перегородку к печке, где на скамейке стояли ведра, зачерпнула в кружку воды и подала ему.

— На, батюшка… Где ты тут?.. На, испей!

— Здесь я… давай!..

Она нащупала в потемках его протянутую с печи руку и сунула в нее кружку.

— Испей на… испей на доброе на здоровье!..

Левон, жадно глотая, сразу выпил все и сказал:

— Смерть!.. Горит все!..

— Давно не пил… от этого, — ласково сказала она.

Он промолчал. Она стояла около приступки, не зная, что делать — отходить ли или нет… вся насторожившись, чего-то ожидая.

Он тоже молчал. Он слышал, что она стоит тут, около, рядом, и тоже ждал.

— Левон, — наконец, не вытерпев больше напряженного молчания, тихонько окликнула она его и еще больше испугалась и вся похолодела.

— Ну-у-у! — сейчас же так же тихо отозвался он.

— Про-про-сти, Христа ради! — прошептала она прерывающимся голосом и заплакала. — Убей меня, возьми… ничем эдак-то… Не притчинна я!… Нешто я виновата?..

Он молчал. У него болела голова, было горько во рту, горело внутри и какая-то нестерпимая тоска, как камень, легла на сердце…

— Иди сюды! — сказал он вдруг как-то неожиданно для самого себя.

Она вся встрепенулась, обрадовалась, точно выпущенная из клетки птица, и торопливо влезла к нему на печку.

— Где ты тутатко? — тихо, ласково, задыхаясь от волнения, спросила она. — Не видать в потемках-то!..

Она обняла его левой рукой и, вся похолодев от какогото сладкого Пробежавшего по всему ее телу чувства, молча прижалась к нему…

Он тоже вздрогнул и, то же самое сладкое чувство, как и ее, охватило его.

— Левон, батюшка… родной ты мой! — шептала она.

— Спирька-то спит? — тихо спросил он.

— Спит.

— Что он… как? Как ушел-то я, а?.. Ты-то, а?..

Он оттолкнул ее от себя и, ткнувшись вниз ничком, затявкал, как щенок, жалобно и вместе необыкновенно страшно.

Агафья вся затрепетала, услышав его плач-тявканье, и поспешно, не помня себя, соскочила с печи, ткнулась на пол рядом со Спирькой, укрылась с головой и замерла, боясь дышать, боясь шевельнуться, слушая, как с печи несется все усиливающееся жуткое тявканье…

XIII

Под утро, когда стало светло, Левон слез с печки и, заглянув в окно, увидал, что за ночь выпал снег.

Он надел картуз и вышел на крыльцо посмотреть.

На улице было бело, необыкновенно тихо и весело. Мягкий, пушистый снег покрыл и землю, и заборы, и висел, как вата, на сучьях вербы. В воздухе стоял как бы туман и было тепло. Дым над избами, где топились печки, не поднимался тихо и плавно столбами кверху, как в мороз, а падал на землю и стлался по ней во все стороны…

К стоявшему на крыльце Левону подошел из-за угла соседней избы староста и сказал:

— Здорово, Ляух… Сняжку господь, царь небесный посылает нам, грешным…

Левон промолчал…

— На сходку приходи, — сказал староста, — пастухов рассчитывать. — И, отойдя шага на три, обернулся и спросил:- Ты с чего это вечор загулял-то?.. С какой с радости?

— А тебе что? — пробурчал Левон. — У тебя спроситься, что ли, забыл?

— Да так я… мне наплевать!.. Деньги готовь пастухам… Да там за тобой должок есь…

Он сделал еще несколько шагов и опять, обернувшись, спросил:

— Чего это ты штурму-то устроил? Жану-то за что искровянил?