Зло побеждает зло

Но стоп! С какой радости я так разозлился?! Сидел бы на обеде с "бывшими", удивляться нечему: "хорошо в образ вошел, дворянин-нелегал Обухов". А тут-то с чего? Откуда взялась потребность любой ценой хоть в чем-то, да уязвить, обидеть, очернить — пусть не открыто, но перед собственным, заботливо выпестованным штампом? Случайность ли это? Простая человеческая зависть? А может быть все куда проще? Глупо оправдывать, а вернее обманывать самого себя — непростительная для человека из 21-го века гадость просачивалась день за днем со страниц эмигрантских газет, так незаметно стала нормой. Впору двигать список приемлемых понятий дальше, ближе к крепостному праву и воскресной порке крестьянушек на конюшне. Не забыть про священное право первой ночи, а там и до совместного похода с нацистами рукой подать.

Нет спору, дурной запах — безусловная реальность, данная мне в ощущениях. Но вот этот самый горластый американец, у него обоняние наверняка ничуть не хуже! Фрау Кирхмайер, опять же, сложно упрекнуть неразборчивостью в ароматах, духи она выбирает с уверенностью парфюмера, без оглядки на цены и названия. Однако же они не скупятся на искренние комплименты, в глазах светится только восторг и удовольствие.

Ведь правы, черт возьми! Портовые грузчики к вечеру совсем не розами пахнут. Сам таким был, но то крайний случай. А вот офисные клерки, к которым лучше подходить с наветренной стороны, неприятно удивили меня еще в первые дни свободной жизни в Хельсинки. Живо тогда вспомнил про отсутствие привычных для 21-го века "теплых сортиров", то есть структуры водоснабжения и канализации, отлакированных мощной химией, стиральными машинами и дешевой одеждой. Так что для буржуев странен вовсе не запах, а… сам по себе факт присутствия подобных людей на балете! Более того, в их глазах это не порок, а напротив, огромное достижение Советов.

И кто я после эдакого фейла? Спаситель мира, как же…

Набрал полные ведра дерьма, хорошо хоть расплескать не успел!

… Треснувшая в театре картина мира продолжила рассыпаться каленым стеклом — день ото дня на все более мелкие фракции.

Эрмитаж, до которого мы наконец-то добрались, оказался набит битком, экскурсоводы выбивались из сил с огромными группами старательно приобщающихся к барской культуре рабочих. Ничего похожего на немецкую галерею Кайзера Фридриха,{В настоящее время музей Боде.} в которой, как мне показалось, три четверти посетителей — богатые туристы. Но это можно считать за достижение, что в Новом, что Старом музее Берлина с аборигенами еще хуже, в хорошем ассортименте там водятся лишь британские студенты.

Церковь, а вернее Александро-Невская Лавра, в которую нашу группу ненадолго завезли, оказалась вполне действующей.{Монастырь формально упразднён в 1918 году, но явочным порядком существовал до 1932 года (в ночь на 18 февраля в Ленинграде были арестованы все монашествующие). Последняя церковь комплекса была закрыта в 1936 году.} После Шпалерки и Соловков я было уверился — в Советской России не осталось священников вообще, разве что отдельные подвижники в совсем глухих и дальних приходах. Однако вот он, самый центр большевистского Ленинграда, но местное поголовье попов и монахов многочисленно, упитанно, в чем-то даже нагловато. Бойко торгует церковная лавка. В ассортименте, рядом со святыми мощами и иконами, в аккурат над высоким резным киотом — портрет Ленина, трехцветная олеография в золоченой раме. Молодая пара как раз приторговывалась, они непременно хотели повесить вождя над супружеской кроватью, но никак не могли сойтись с рясоносным продавцом в процентах по рассрочке. Героически сдерживая смех, я оттеснил молодоженов в сторонку и за двугривенный приобрел маленький бюстик четырехлетнего Ульянова — посмотреть и "вспомнить все", если вдруг нападет депрессия.

Следующий пласт раскрылся в столовой Кировского завода. Наше "случайное" попадание в столь далекое от туризма место легко объяснимо — прогрессивный пролетариат за рубежом должен точно знать, как питаются классовые братья "в самой свободной стране на земле". Неудивительно и то, что коммунисты, все как один, попросили обед чернорабочего. На сорок копеек товарищам принесли: мясной суп, котлеты с картошкой, а на десерт кисель, он же, по словам немцев, "подогретый розовый клейстер". Нам, то есть супругам Кирхмайер, отвалили по семидесятикопеечной доле квалифицированного рабочего: большую тарелку щей со сметаной и куском говядины, котлету с гарниром из картофеля и фасоли, а на сладкое — чай и пирожок с повидлом.