Зло

Занимались всем: наружным наблюдением, установкой, обысками, задержанием. Кстати, Ельцова мы пасли десять дней, изучая его связи и привычки. Работали посменно. Одна группа сменяла другую».

Раздался голос Ельцова: «Ты же говорил, что никто больше не знал?»

Кретов: «А я их только в лицо и видел, а кто они, нам расспрашивать запретили.

Наша группа провела несколько операций. Мы пасли ювелира Шнейдермана. Отрабатывали его связи. Он подал заявление на выезд в Израиль, и Болдырев располагал информацией, что он хочет вывезти из страны уникальные украшения, а часть продать иностранцам. А те откроют ему банковский счет в Тель-Авиве и переведут туда деньги.

Мы производили обыск, составляли опись, ценности изымали».

Анохин: «С понятыми работали?»

Кретов: «Все по закону. Так же мы прихватили черного антиквара Росовского, изъяли у него много картин и ценностей. Задержали вора Андрея Воловикова, кличка „Вол“. У него изъяли деньги, иностранную валюту, ювелирные изделия, много коллекционного оружия…»

Голос Кретова звучал в комнате. Ельцовы и Анохин вновь слушали исповедь бывшего майора, а ныне ночного сторожа.

Но теперь они обращали внимание на мелкие детали.

— Смотри, как любопытно, — сказал Ельцов-старший, — после ограбления особняка Толстой Витька сотоварищи приехал и забрал Веронику и ее дружка Лешеньку.

Но мало того, они отвезли их не на допрос в МВД, а сначала домой, где они собрали вещи, а потом в Шереметьево-2, где их ждал Болдырев. А что дальше?

— Дальше я знаю, — Анохин хрустко потянулся, — Веронику отправили в Париж, на следующий день в ресторане «Максим» была ее свадьба. А Леша выкатился в Израиль.

— Ну-ка, Игорек, крутани-ка пленку, — сказал Юра.

— Что ты хочешь услышать?

— Про Махаона.

Анохин нажал перемотку, начал искать нужное место.

— Вот оно.

Голос Ельцова: «Вы только в Москве работали?»

Кретов: «Мы никуда не выезжали. Правда, Самыкин по пьяни рассказывал, что ездил он в Лабытнанги, где брал из колонии авторитетного блатняка Махаона и этапировал его в Салехард. Там передал его неведомым людям, наверно „соседям“…»

— Что скажешь, дядя? — обратился Юрий к Игорю Дмитриевичу.

— Не знаю, ребята. Я всю свою жизнь в МУРе проработал, но о таких особых группах ничего не слышал. Фамилию Болдырев встречал, он нынче генерал, числится за оргинспекторским управлением, но чем занимается, никто не знает, говорят, что выполняет особые поручения министра… Вот что, друзья. — Полковник Ельцов поднялся, подошел к столу, набил табаком трубку, прикурил. По комнате пополз сладковатый запах голландского табака «Амфора». — Вот что, — повторил он, — мы вышли… нет, не вышли, а влипли в историю, странную и опасную. Мы предполагали, когда разбирали записи Мишки Махаона, вернее, думали, что действует группа уголовников, как-то связанных с лагерной администрацией. Версия несостоявшаяся. Мы Ястреба пытались найти. Я через ребят в ГИЦ все учеты поднял. Нет такого уголовника, не проходит ни по каким учетам. Более того скажу, я пытался разыскать его по судебным делам, но их в архиве не оказалось. Установить его по оперучету — у меня сегодня таких возможностей нет.

— А что значит «влипли»? — Юра встал, подошел к балконной двери. — Смотрите, какой дождь хлещет.

— А влипли, дорогой племянник, значит только то, что за твоим делом стоит не уголовная шпана, а коррумпированная партийно-карательная верхушка. Ты, еще до своего ареста, сам с возмущением рассказывал мне, что творится наверху. О взятках, телефонном праве, подарках. Вспомни историю в Мозамбике. Ты же сам рассказывал о поставках военной техники неведомо кому, о редких драгоценных камнях, которыми чернозадые расплачивались за них.