Зло

Игорь Дмитриевич вошел под арку дома и едва увернулся от несущегося на велосипеде пацана лет десяти. Он успел только заметить азартно вытаращенные глаза и закушенную губу юного гонщика. Пролетел велосипедист и скрылся за углом, и Ельцов позавидовал ему. Счастливому и радостному в это отличное летнее утро.

В подъезде дома, где жил Кретов, пахло залежавшимся сукном, нафталином и бумажной трухой. Лифт работал, и, как ни странно, стены его были без наскальной живописи.

Ельцов поднялся на четвертый этаж, взглянул на номер квартиры и нажал кнопку звонка. Тихо. Ни звука.

Тогда он постучал кулаком в дверь и прислушался. Заливисто затявкала собака, потом послышались тяжелые шаги.

— Кто? — спросил хриплый голос за дверью.

— Свои, Витя, свои.

Скрипнул замок, и распахнулась дверь. На пороге стояло некое подобие человека, в синих семейных трусах, грязной майке, с разбитым опухшим лицом.

— Вы Кретов?

— Я, товарищ полковник.

— Значит, узнал меня?

— Так точно, вы начальник МУРа полковник Ельцов.

— Ну что же, тогда можно сразу перейти к делу. Я могу войти?

— Конечно. Только пойдемте на кухню, у меня в комнатах…

— Понятно.

Ельцов прошел на кухню — чистую и прибранную и сел на табуретку, похожую на трехногого паука. Косматый маленький песик подскочил к нему, поставил лапы на его ногу.

Ельцов наклонился и взял собачку на руки.

— Ну что, хороший мой? Что?

Песик преданно заскулил и начал облизывать щеку полковника.

— Славный у тебя пес, Кретов. Любит тебя?

— А кому же еще меня любить, товарищ полковник? — Когда заговорили о собаке, голос Кретова стал нежным и мягким.

— Хорош! — Ельцов внимательно посмотрел на опухшую разбитую рожу Витьки. — Хорош. Такое лицо, братец Кретов, в штанах носить надо. Что, асфальтовая болезнь?

— Упал я вчера.

— Ишь, как у тебя руки-то трясутся. С острова Большой Бодун приехал?

— Было дело.

— Похмелись, иначе умрешь, не дай бог.

— Нечем, — жалобно выдохнул Витька.

— Стакан есть?

— Конечно.

— Давай.

Кретов открыл шкафчик над газовой плитой, вынул из него стакан, поставил на стол.

Ельцов взял его в руку. На удивление, стакан оказался безукоризненно чистым. И вообще эта прибранная кухня, чистая посуда, незахламленный коридор никак не вязались с внешним видом хозяина.

Ельцов достал из кармана пиджака фляжку коньяка. Кретов смотрел на нее не верящими своему счастью глазами и шумно сглатывал слюну, двигая кадыком.

Ельцов налил полный стакан, поставил фляжку на стол.

— Прими, страдалец.

У Витьки так тряслись руки, что он не мог поднять стакан. Он подвинул его к себе, наклонился и сделал первый небольшой глоток, откинулся, закрыл глаза. Горло перехватил спазм. Все внутри протестовало, не хотело принимать жгучую жидкость.

— Ты, братец Кретов, видать, здорово огорчил организм. Не хочет он принимать коньячок-то, — брезгливо сказал Игорь Дмитриевич.

Наконец кадык на шее Кретова перестал дергаться и он открыл глаза.

— Ну что, прижилась?

Витька не ответил, только вздохнул облегченно. Руки немного успокоились, и он взял стакан и выпил остальное. Постепенно лицо его разгладилось, глаза пояснели, голос обрел звучность и покой.

— Вы извините меня, товарищ полковник, я пойду переоденусь.

— Валяй, Витя, валяй.

Послышался шум воды в ванной, потом шлепающие шаги по коридору. Собачка убежала вслед за хозяином, и Ельцов остался один в этой странной кухне.

Во дворе заиграл аккордеон. Голос его, щемящий и добрый, уверенно выводил забытую мелодию фокстрота «Гольфстрим». Когда-то, очень давно, он танцевал под эту музыку в ресторане «Аврора», и его дружок, лучший ударник Лаце Олах, взрывался внезапно немыслимым брейком и подмигивал ему весело. Он танцевал с барышней по имени Ира. У них тогда только наметился стремительный роман. Господи, как все это было давно. Ира, ресторан «Аврора», ночные московские улицы, по которым он провожал прелестную молодую женщину.

— Я готов, — сказал за его спиной Кретов.

Голос его разорвал зыбкую паутину воспоминаний и вернул Игоря Дмитриевича обратно, на кухню странной квартиры. Ельцов посмотрел на Кретова. Тот побрился, надел чистую рубашку, старенькие брюки были аккуратно выглажены. Другой человек вошел на кухню, совсем другой.

— Я пришел к тебе, братец Кретов, чтобы задать один вопрос и дать совет.

— Я слушаю, — упавшим голосом ответил Кретов и показал на фляжку с коньяком.

— Кто вас наводил? — резко, словно выстрел, прозвучал вопрос Ельцова.

— Я… Да…

— Смотри мне в глаза! — рявкнул полковник.

Собачка у ног Витьки испуганно тявкнула.

— Боюсь я, понимаете… не знаю.

— Не знаешь или боишься?

Пауза повисла на кухне. Тяжелая, гнетущая.

— Зачем вам? — тихо спросил Кретов.

— Если спрашиваю, значит, надо, Кретов. Надо. Да ты не менжуйся, вспомни, что на пленку наговорил, тебе этого за глаза хватит.

— Боюсь я, — не сказал, а выдохнул Кретов.

Ельцов налил ему полстакана.

— Пей, как солдат перед атакой.

Кретов выпил, зажмурился, вздохнул облегченно.

— Кто наводил, Кретов?

— Макаров, — сказал Витька, словно груз сбросил.

— Кто это?

— Ювелир. Он на Горького в доме 6 живет.