Зиновий Гердт

— Напишите, что такая атмосфера, какая создалась у нас сегодня: высокие цены, безработица, разлад между людьми, очень похожа на ситуацию Германии начала 30-х годов. Я в “Итогах” увидела кадры: они уже чеканят шаг, у них огромный зал, они кричат, вскинув руку: “Слава России!” Я — русский человек, родом из села Дерновка Орловской области, хочу прокричать: такая слава России не нужна, потому что это — слава позора. Потому что в стране, где столько могил людей, отдавших свои жизни за то, чтобы освободить от этой чумы мир, не должны свободно разгуливать люди со свастикой. Это — оскорбление. Их надо срочно арестовывать, судить. Срочно, потому что иначе с ними будет уже не справиться… Они кричат о русском порядке, но русские люди фашистами быть не могут. Потому что фашисты — не люди. Меня не ранило на фронте, а вот эти кадры — в самое сердце…»

Антифашистская, антигитлеровская тема была близка и самому Гердту. Он боролся с фашизмом на войне и в последние годы жизни с горечью наблюдал, как тот же по сути фашизм поднимает голову на его родине, в его Москве. Однажды он даже пришел на митинг, где открыто возглашались ксенофобские, антисемитские лозунги. Режиссер Валерий Фокин рассказывал мне: «Чуть ли не сам Лужков подошел к нему и сказал: “Зиновий Ефимович, пойдемте, не надо здесь стоять… Нас могут защитить…” — а он ответил: “Я просто хочу посмотреть им в лицо, как они меня, ветерана войны, еврея, будут убивать…” Не каждый может совершить такой поступок. А ведь мы сами воспринимали его по большей части как остроумного собеседника, как Зяму, который всегда шутит, который всегда элегантный и шампанистый…»

А мне в этот момент вспомнилось, как в мэрии Москвы проводилось совещание по подготовке к 50-летию Победы над фашистской Германией. Участниками совещания были крупные чины, военные и гражданские. Собралась вся художественная элита Москвы — Элина Быстрицкая и Сергей Юрский, Марк Захаров и Марлен Хуциев… Приняли в нем участие и Михаил Швыдкой, тогда заместитель министра культуры, и Людмила Швецова — в ту пору первый заместитель мэра Москвы.

Где-то между Владимиром Этушем и Григорием Баклановым скромно, как бы невзначай приютился Зиновий Гердт. Все были активны и взволнованны, предлагали различные мероприятия к предстоящему празднику. Зиновий Ефимович скромно и даже как-то застенчиво молчал, а когда «дебаты» уже подходили к завершению, неожиданно попросил слова. Я, к сожалению, не записал эту короткую, но блистательную речь. Не удалось мне найти и протокол этого заседания. Но попытаюсь пересказать то, что услышал. Гердт говорил, что волнение в преддверии такого праздника и столь активное участие в его подготовке московской интеллигенции вполне естественны, иначе и быть не могло. Но его сегодня волнует другое: готовясь к празднику Победы над немецким фашизмом, мы как будто не замечаем — может быть, проще не замечать, чем противодействовать? — как гуляет фашизм по Москве (Гердт повернул голову в сторону сидевших во главе стола высоких начальников, военных и гражданских). Последние его слова воспроизвожу уже по записи: «Простите меня за то, что моя реплика не совпадает с целью сегодняшнего уважаемого совещания, но я не мог сегодня не сказать об этом — все это волнует меня не меньше, чем память о войне, участником которой я был. Еще раз извините, господа», — с грустной улыбкой закончил свое выступление Зиновий Ефимович.

В зале все замерли, а через несколько секунд раздались аплодисменты, которые конечно же не входили в ритуал подобных заседаний. Гердт уже серьезно болел, но в тот день выглядел неплохо. Это была моя последняя встреча с ним.

Впрочем, не совсем так — еще одна беседа с ним состоялась у меня по телефону незадолго до Дня Победы. В одной из газет меня попросили подготовить материал под условным названием «День последний — день первый». Я должен был собрать воспоминания знакомых мне писателей, поэтов, художников, актеров о том, каким запомнился им день 9 мая 1945 года. Материал этот я так и не сделал, но своими воспоминаниями об этом дне со мной поделились художник Борис Ефимов, журналист Давид Ортенберг, беседовал я и с Лидией Борисовной Либединской, и с Ириной Ильиничной Эренбург. Решил поговорить и с Гердтом. Я знал, что здоровье его в ту пору было неважным. Позвонив Татьяне Александровне, осторожно поинтересовался, нельзя ли напроситься к Зиновию Ефимовичу на встречу. Она попросила меня перезвонить вечером.