Зимопись. Путь домой. Веди

Справа, метрах в двадцати, шумел кронами дремучий лес, слева текла река, по другую сторону которой высились горы. До места переправы, куда с царицей мы добирались трое суток, оставалось недалеко. На конях прежним темпом – несколько часов. Если бы у нас остались кони.

Ева легла на траву.

– Лошади – сильные. – Она явно недоумевала. – Почему они сдохли?

Как объяснить еще большему профану, чем я сам, понятия инфаркта и инсульта?

– Когда лошадью управляет человек, она слушается его и бежит до разрыва сердца.

– А почему пена розовая? Она всегда белая.

– Из носа пошла кровь и окрасила пену.

– А откуда берется пена?

По сравнению с Евой я оказался академиком коневодства.

– Пена – взбитая слюна.

– Почему лошадь не глотает свои слюни?

– Глотать и дышать одновременно она не умеет.

Когда я закончил заниматься оставшейся лошадью, Ева подняла руку:

– Зажарь.

Ее палец указывал на павшего коня.

Я отправился за дровами. Впервые за много дней оказаться одному на природе – счастье не меньшее, чем остаться невредимым при падении с лошади. Я никуда не торопился. Другого раба у Евы нет, и моя жизнь, как уже понимаю, вне опасности, пока не найдется, кому еще обслуживать Еву.

Лес полнился звуками. Треск, шуршание, шум листвы в вышине…

Давно я не был в лесу. С непривычки казалось, что за мной следят из-за каждого дерева. В крепости, за надежными стенами, я расслабился, там даже голым ходить можно было – никто, кроме такого же голого нечеловека, не увидит.

Тишину разбили удары моего меча. Топора у нас не было, но я и мечом неплохо управлялся. Мне же не корабельный лес валить, а пару охапок для костра. К тому же – чудесная тренировка. Большей частью я отрабатывал рассечение небольших стволов в один удар. «Бой должен заканчиваться в один удар, и он должен быть моим. И он будет моим».

Попутно в голову лезли разные мысли. Например, было любопытно, сколько живут беляки. Надо было спросить Поликарпа, пока он был жив. В своей параноидальной перестраховке царица перестаралась, от живого Поликарпа пользы было бы больше. Он знал намного больше того, чем успел поделиться. Некоторые сведения могли оказаться решающими для борьбы с беляками.

Логически, при их возможностях они должны быть долгожителями.

Интересно, а дед Ефросиньи сколько прожил? Должны же быть какие-то данные. Хотя бы примерно – с визуально определимого возраста, в каком он появился в стране башен, до его смерти.

А насчет долгожительства беляков из-за особенностей их организмов…

Даже лоб взмок от пришедшей в голову аналогии. Библейский Адам прожил девятьсот тридцать лет. И другие первые люди.

Беляки – перволюди?!

В Ветхом Завете названы точные цифры: Мафусаил прожил девятьсот шестьдесят девять лет. Ной – девятьсот пятьдесят, причем сына родил в пятьсот. Кстати, Ева родила Сифа, когда Адаму было сто тридцать. О таком долгожительстве современным людям остается мечтать.

Правда, следующие поколения, как указано в библии, жили меньше. Авраам – всего (всего!) сто семьдесят пять.

Некоторые ученые утверждали, что в древности на Ближнем Востоке существовало другое летоисчисление, и продолжительность года отличалась от принятой ныне. Годом назывался оборот луны вокруг нашей планеты, а не оборот Земли вокруг Солнца. То есть, возраст и многие даты у древних надо делить на двенадцать. Получится, что Адам жил не девятьсот тридцать лет, а семьдесят семь. Казалось бы – вот же истина!

Как всегда, вмешивается коварное «но». При таком подсчете получается, что отцом Сифа Адам стал, когда ему одиннадцати не было, а до того успел сделать еще двух сыновей. А в одиннадцать, кстати, стал уже дедушкой – в это время появился на свет внучок Енох, чуть позже, в пять лет от роду (если считать лунными «годами») родивший Мафусаила.

В итоге выходит: здесь верю так, здесь эдак, а здесь вообще не верю. Так не бывает. Выборочная вера – не вера, а притягивание обстоятельств к нужному и кому-то удобному результату.

Нарубив достаточно для костра, я вернулся, развел огонь и, пока дрова перегорали в угли, решил выяснить давно волновавший вопрос, очень злободневный и, возможно, судьбоносный. Любым способом следовало узнать, умеют ли беляки плавать. Если нет – спасительная река всего в нескольких метрах.

– Ева не хочет искупаться? – спросил я.

– Ева не обезьяна, ей не требуется мыться.

Прозвучало угрожающе – своим вопросом я, можно сказать, оскорбил «человека», приравняв к грязной обезьяне.

– Чапа имел в виду не мыться, а купаться, – исправился я, – это собирательное название игр в воде.

– Например?

– Если бы здесь на берегу росло дерево, то можно привязать веревку к толстой ветке и, держась за веревку, с разбегу, пролетев по дуге, прыгать в реку.

– Потом покажешь, здесь дерева нет. Что еще можно?

– Брызгаться, догонять друг друга, прыгать с ладоней напарника или с его плеч… Для всего этого нужно умение плавать. Ева умеет плавать?

Сердце стучало так, что оружие на поясе позвякивало. Да или нет? Нет или да? И если нет…

Ева лениво вымолвила:

– Не научишься – не выплывешь.

Странный ответ. Для Евы он что-то значил. Может быть, она думает, что мне все понятно?