Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой

– А я о чем с самого начала?! – взревел огромный Малик.

Он первым кинулся в сторону пропавшей Томы, то есть туда, откуда прибыл одессит.

– Смотрите! – я застыл, указывая вперед на дерево с водруженным над верхушкой флагом.

Флаг сползал, стягиваемый снизу кем-то невидимым.

– Капец на холодец, – пробормотал Шурик.

– Как раз там, – подтвердил я затейливую мысль нашего Цицерона, – прямо.

Быстро перебирая всеми конечностями, наша тройка ринулась вперед.

Потом спереди донесся лай. Дикий. Грозный. Беспощадный. Многоголосый.

Глава 3

С круглыми от страха глазами из кустов на нас мчалась Тома. На ней была одежда: широкие штаны по щиколотку и облегающая жилетка на тесемках. Все невыносимо серое, потертое. В руках – ворох тряпок. Одежда для нас. Украла?!

Собачьи рык, рёв и лай неумолимо приближались. Десятки злобных голосов раскатывались по долине, от бьющих по нервам низов уши сворачивались в трубочку.

– Помогите! Ой, мама. – Тома споткнулась, ноги повело, она едва не упала.

Треск веток под голыми ступнями сменился шорохом разлетавшегося сена.

– Мы рядом! – прогрохотал Малик во всю силу легких.

Бег на карачках по пересеченной местности, которая проваливается под тобой как болото, не мой конек, и я безнадежно отстал. Зато в Шурике взбурлила смесь паники с совестью, и он обогнал даже загорелую гору мышц, что проламывала пространство сверхзвуковым бульдозером. Одессит же словно катился: пухленький, сосредоточенно-взъерошенный и неудержимый.

Позади Томы из кустарника вырвалось первое исчадие ада – на сенохранилище впрыгнул пятнистый волкодав с меня размером. Истекавшая слюной пасть оскалена, в глазах – жажда убийства.

– Фу! – заорал Малик.

– Сидеть! – внес лепту одессит. – Чужие!

Команды, дрессурой доводимые до автоматизма, не сработали. Перед нами не домашняя собачка. И не сторожевая. Может, пастушья? Где же пастух?

– Уберите собаку! На людей кидается! Загрызет же! – тонко и звонко завопил я.

Вместо ответа из леса вынеслась еще пара чудищ, а на подходе, судя по звукам, еще дюжина.

Пес догнал Тому и бросился на нее, когда она почти добралась до нас. Клацнули клыки, у меня замерло сердце. Томе повезло, трофей – только штанина.

Пушечным ядром пронесся Малик последние метры, но Шурик уже кинулся на собаку, как вратарь на мяч, и окрестности взорвались его воплем: клыки рвали новую добычу. Дрожащая Тома повисла на мне:

– Ой, Чапа…

Еще слез не хватало. Неуместные объятия взвинтили адреналин до предела. Даже до запредела, если так можно сказать. А и нельзя – без разницы, ведь было именно так.

Прижав к себе и чмокнув в щеку, следующим движением я оторвал Тому от себя:

– Закопайся. Чем глубже, тем лучше.

– А ты?

Ее руки уже рыли внушительную яму. Молодец, девчонка, не пропадет.

– Оденься! – прилетело мне вдогонку, когда Тома осознала ситуацию.

Вот и хорошо. Поздравляю с возвращением в реальный мир.

Отчаянно труся, я выдвинулся в сторону битвы и понял, что опоздал. К сожалению и к счастью. Шурик баюкал порванную руку и жутко выл на пределе слышимости, его сидящее тело мерно раскачивалось. Дергались в конвульсиях растерзанные до костей ноги, выставленные вперед. Абдул-Малик (совесть не позволяла назвать его сейчас просто Маликом) весь в крови и шерсти, своей и собачьей, натягивал принесенные Томой штаны.

– На! – Ко мне прилетела охапка оставшихся тряпок.

Поскуливавшая мохнатая горка мяса с перебитым позвоночником валялась в стороне: старалась то ли уползти, то ли, наоборот, продолжить драку. При всем желании не могла ни того, ни другого. Еще одна признаков жизни вовсе не подавала. Третья хрипела свернутой головой с выдавленными глазницами.

– Как?! – Мозг отказывался верить увиденному.

– С трудом.

Большего я не дождался: целая свора таких же созданий с шумом вывалилась из леса. Участь сородичей их не смутила, они почуяли кровь. Нам осталось жить с полминуты.

Штаны из дерюги на тесемочках оказались безразмерными. Пуговицы, молнии, липучки и застежки отсутствовали как класс. Тканью легкой жилетки, подобной Томиной, я хотел перевязать Шурика.

– Не успеешь, – бросив быстрый взгляд, сказал Абдул-Малик. – Одень.

Подумав, он добавил:

– И закопайся.

– Нет. – Я накинул жилетку и принял боксерскую стойку.

Горцу это понравилось.

– Руки-ноги не жалей, – донесся тихий совет. – Жизненно-важные органы защищай, в первую очередь голову. И не забывай про девушку, брат, если что – кроме тебя ей никто не поможет.

Подражая собакам, он опустился на четвереньки, из глубины его горла родился глухой рык, и Малик ринулся на наступавшего противника.

Первый ряд вскочивших на сено тварей остановился в недоумении. Что-то свирепое и страшное неслось на них, и оно не боялось, а угрожало. Этот язык они понимали. Смерть. Пусть не всем, но каждому, до кого дотянется, пока остальные превосходящими силами будут глодать еще живые кости. Смерть во плоти. Собаки чувствовали ее запах.

И они отступили. Свора метнулась назад, в кусты, в ужасе от такого близкого, жуткого, неминуемого конца.

Абдул-Малик остановился на границе сена и высоких кустов. Словно обозначил территорию. Территорию смерти.