Зимний скорый

Поцеловал ее. Заговорил было о том, что влюбился в нее сразу, как только увидел впервые осенью шестьдесят третьего. Но быстро сбился и замолчал под ее взглядом. Сдвинув уголком маленькие бровки, остроносенькая, похожая на сердитую птичку, она странно всматривалась ему в лицо своими выпуклыми, темно-блестящими глазами.

— Женя, — сказала она. — Женя. Надо же, имя тебе дали девчоночье!.. — Неожиданно ткнула его пальцем куда-то под ключицу: — Вон какой след тебе оставила, сама не заметила. На пляж теперь не выйдешь. Хотя, вы, мальчишки, такими пятнами любите хвастаться.

И вдруг, закинув лицо к потолку, громко сказала с восторженным ужасом:

— Какая же я дрянь! Господи, какая дрянь!

— Почему?!

— Да разве можно было мне с тобой? Совсем я с ума сошла!

— Давай поженимся.

— Ой, не смеши меня! Дурачок. Да я на семь лет тебя старше!

— На шесть с половиной!

— Мало, что ли?

— Шекспир тоже женился в восемнадцать лет, и жена была на шесть лет старше.

Стелла расхохоталась:

— Ты что — Шекспир?

— И у Наполеона жена была на шесть лет старше.

— Ой, не могу! Ты что — Наполеон?

Она заливалась смехом.

— А если будет ребенок? — спросил он.

Должно быть, слишком явно в голосе его прозвучал испуг. Стелла перестала смеяться. Сказала раздраженно:

— Успокойся ты, не будет никакого ребенка! Что же я — дурочка, не знаю, когда мне надо беречься, когда нет?

И вдруг посерьезнела:

— Вот что, мы с тобой больше не увидимся. Ты за мной не ходи и не звони мне, слышишь!

— Почему?!

— Потому! Игра есть такая детская: «Первый раз прощается, второй раз — запрещается!» Играл в нее маленький?

— Я тебя люблю.

— Перестань! — строго сказала она и зажала ему рот ладошкой. — Молчи, ничего не говори сейчас!

Несколько секунд они в упор смотрели друг другу в глаза. Неожиданно Стелла взяла его за плечи и сдавила так, что ногти больно вонзились ему в тело.

— Ты что?! — вскрикнул он.

А у нее странно искривился рот, затуманился взгляд, опустились веки. Она опять трудно застонала, медлительно и сильно охватывая его и вбирая в себя…

Вечером, когда он провожал ее на вокзал, Стелла вновь повторяла:

— Не ходи за мной больше! Не ходи и не звони, понял?!

Он ничего не понимал, но боялся возражать ей, чтобы не рассердить. Он еще не мог свыкнуться с мыслью, что всё уже произошло и завершается так нелепо обыденно. А Стелла вдруг начала расспрашивать его о какой-то ерунде, вроде того, хорошо ли кормят в доме отдыха. И в голосе ее звучали прежние, взрослые, покровительственные нотки. Он что-то отвечал. Его опустошенное тело было неприятно невесомым, ватным. Болела голова. Стыдно было признаться самому себе, но больше всего хотелось, чтобы Стелла поскорей уехала.

Электричка на Ленинград отходила почти пустая. Стелла уселась в вагоне у окна и, когда поезд тронулся, помахала рукой и улыбнулась ему сквозь стекло своей обычной, снисходительной улыбкой.

Он наконец-то остался один на безлюдной платформе. Но облегчение не наступило. Его даже подташнивало слегка от усталости, разочарования и стыда.

Думал, что в эту ночь опять не сможет заснуть, а заснул, как убитый. Проснулся утром, один в номере, со странным чувством: свершилось, я — мужчина. Кажется, с этого дня солнце должно было по-другому светить.

Лежал на пляже, читал, с достоинством покуривал, ни на кого не глядя. Словно играл сам перед собой. Пока не начал понимать: ничего не изменилось! Смятение не исчезло с его обращением в мужчину. Значит, то, что ему казалось телесным томлением, было на самом деле чем-то иным?

Он вспоминал слова Стеллы о том, что не увидит ее больше. И теперь хотелось увидеть ее немедленно. Не затем, чтобы повторилось вчерашнее, а словно потому, что с ее помощью он мог добиться какой-то ясности в себе самом.

Ритуальный поход за газетами не принес облегчения. Даже новости из Вьетнама сейчас не волновали. С охапкой нераскрытых газет пошел было на пляж. На полдороге остановился. Потом решительно направился назад, на почту.

Снова выстоял очередь к телефонной кабинке. Бросил монету, с колотящимся сердцем набрал номер. Когда ответили, спросил Стеллу. Подошла, как видно, Александра Петровна:

— А кто ее спрашивает?

Он с трудом назвался.

— А зачем она тебе?

Григорьев промямлил что-то насчет посылки для Димки, посоветоваться.

— Уехала она. К подружке, на дачу.

— А когда вернется?

— Кто ее знает! — вдруг зло сказала мать. — Через три дня, через неделю.

Вышел из домика почты, заметался, не зная, чем себя занять. Хотелось курить. Вспомнил, что оставил сигареты в номере на тумбочке… Стелла приедет через неделю, и ему в этом доме отдыха маяться еще целую неделю. Как прожить эти дни, когда он не знает, что с собой делать? Состояние такое, словно хочется вырваться — из этого залитого солнцем и заплывшего самодовольством мира отдыхающих, из самого себя… Вырваться? Куда?

6