Зимняя жена

Следуя наставлениям Хранительницы, заученным перед ритуалом, я прикоснулась ладонью к столбу. Не удержавшись, чуть провела пальцами по оперению ворона, поглаживая резное крыло.

Мгновение ничего не происходило. И вдруг ладонь словно провалилась в древесину, ставшую мягкой и податливой. Я попыталась было отстраниться, но из оперения точно из рукава высунулась человеческая рука, стиснув в жёсткой хватке мои пальцы.

Преодолевая испуг, я посмотрела в лицо духу, явившемуся на зов Хранительницы. К моему облегчению, он выглядел почти человеком: ни рогов, ни клюва, а птичьи перья оказались всего лишь украшением тяжелого мехового плаща. Высокий, темноволосый и светлокожий, он казался не старше детей Осени. На его узком скуластом лице не было ни морщинки, разве что меж бровей залегла глубокая складка, делая взгляд не то сердитым, не то печальным. Полуприкрытые глаза, агатовые, без приметной радужки глаза Ворона, смотрели на меня изучающе, но без интереса.

— Делай, что должно, Айрын, — обратился он к Хранительнице по имени.

— Да, — Хранительница словно бы хотела добавить ещё что-то, но осеклась под взглядом духа.

Подойдя к нам, она накрыла ладонями наши сомкнутые руки.

Выжидающе посмотрела на Курха.

— Перед лицом богов и людей я, Курх-Ворон, Зимний дух, беру в супруги эту девушку из рода Нерки. Кто я такой, — он горестно усмехнулся, полуобернувшись в сторону Хранительницы, — чтобы оспаривать волю богов.

Последняя фраза была отступлением от ритуала и, к тому же, прозвучала довольно обидно. Будто бы меня навязали ему насильно, будто бы из нас двоих лишь его лишили свободы выбора. Будь моя воля, я тоже не пожелала бы себе такой судьбы.

Неожиданная злость придала мне сил, и голос прозвучал уверенно:

— Перед лицом богов и людей я, Сирим из рода Нерки, перехожу в род мужа, Курха-Ворона, Зимнего духа.

Хранительница перевязала наши руки крест-накрест ритуальной красной лентой.

— Перед лицом богов верхнего мира и людей рода Нерки навеки соединяю вас брачными узами, — Хранительница заглянула мне в глаза и добавила, тихо, так, что услышала только я, — будь счастлива, девочка. Ты обязана стать счастливой.

А в следующее мгновение мой муж притянул меня к себе, и очертанья людей на холме, домов, спрятанных в горном ущелье, далекого залива и серых, тяжелых облаков, сменились непроглядной чернотой.

*

Еще миг — и мы оказались посреди большого полутемного дома. Курх тут же отпустил меня, отстраняясь. Лента соскользнула с наших рук, свернувшись на дощатом полу красной змейкой.

Я огляделась. С первого взгляда жилище могло показаться заброшенным. Резная мебель покрыта пылью, на столе сиротливо ютится пара закопченных горшков, окна закрыты ставнями и едва пропускают свет. Единственным местом, где было заметно присутствие человека, оказалась заваленная примятыми шкурами массивная кровать. Я поежилась, чувствуя себя неуютно в этом негостеприимном доме.

Справа возле плеча неслышно возник Курх. В руках он держал огарок свечи на подставке. Небрежным взмахом руки дух разжег огонь.

— Требуется завершить ритуал, — негромко произнес он, проследив направление моего взгляда.

Несмотря на натопленную печь, меня зазнобило еще сильнее.

Нет, мне было известно, что необходимо сделать для закрепления свадебного обряда. Женщины объяснили, не вдаваясь в подробности, как следует вести себя во время соития. И я была готова. Но не так. Не с мужчиной, который замер рядом со мной ледяным изваянием, не делая ни одной попытки хотя бы прикоснуться, обнять, ободрить.

Я подошла к кровати и под невидящим взглядом духа начала распутывать крючки шубы. Было неловко и стыдно за свою возню, но Курх все так же стоял без единого движения, глядя немного в сторону. Казалось, что узоры на меховых шкурах интересуют его куда больше возящейся у изголовья девчонки.

Наконец, я осталась перед ним в одной нижней рубахе. Мать и другие женщины ничего не говорили о том, что надо снимать и ее, и я не решилась обнажиться полностью. Так и стояла, переминаясь с ноги на ногу на холодном полу.

— Ложись на кровать, — велел Курх. Я прыгнула в теплые меховые объятия, натянув ближайшую шкуру до самого носа.

Зашуршала сбрасываемая одежда. С шипением погасла свеча, поставленная на пол. В неровном сумеречном свете я видела только силуэт мужчины, нависшего сверху. Сильная рука отбросила в сторону мое одеяло и задрала рубаху до пояса.

— Потерпи. Я постараюсь быстро. Согни ноги в коленях и разведи в стороны.

Я послушалась. Курх все так же держался надо мной, глядя куда-то за мое ухо. Его рука прошлась вниз по животу, скользнула между ног. Ладонь оказалась прохладной и шершавой, и я инстинктивно попыталась сомкнуть ноги, но мужчина не дал мне этого сделать. Затем я почувствовала давление, и Курх, раздвинув пальцами складки, вошел в меня.

Это не было больно, скорее, немного неприятно. Как протыкать иглой неподатливую шкуру или водить пальцем по краям пореза. Но не было и жаркого упоения, о котором с хитринкой в глазах рассказывали женщины. Зимний дух был холоден внутренне и внешне. И эта холодность ранила больше любых неудобств.