Зимняя битва

– Настоящая-то история любви, Хелен, – это история про целый народ, влюбленный в голос. В голос Евы-Марии Бах, матери Милены, как ты, конечно, уже поняла. Ты не представляешь, как люди любили его, этот голос, такой естественный, полный, драматический и глубокий, берущий за сердце. Я была подругой Евы, и мне выпала честь аккомпанировать ей на пианино, когда она выступала с концертной программой. Она пела с таким чувством, с таким совершенством… Я так и не смогла к этому привыкнуть. Каждый раз, аккомпанируя ей, обмирала от восторга. А в обычной жизни она была веселая, живая, заводная такая. Бывало, как нападет на нас смех – прямо на сцене… А надо сказать, она пела, кроме всего прочего, народные песни. И на том стояла, никогда от этого не отказывалась. Вот почему люди ее прямо обожали. Даже те, кто ничего не смыслил в музыке. Она всех объединяла. И терпеть не могла насилия. А потом произошел государственный переворот, к власти пришла Фаланга. И Ева присоединилась к Сопротивлению. Дальше рассказывать, Милена?

– Рассказывай. Я хочу еще раз это услышать.

– Так вот. Ева присоединилась к Сопротивлению. И я тоже. Когда здесь стало слишком опасно, мы покинули столицу. Машины проверяли на всех дорогах, так что мы путешествовали во всяких повозках, прячась под тряпьем. И месяц за месяцем давали концерты в провинциальных городках, в маленьких деревенских залах, случалось, человек для пятнадцати. Я себе все пальцы отшибла на раздолбанных, расстроенных роялях и пианино, которые и инструментами-то не назовешь! Но это было совершенно неважно… Ева говорила, что ни за что нельзя сдаваться, что варвары не заставят ее замолчать. И по всей стране, словно вызов, шел слух: Ева-Мария Бах пела тут, Ева-Мария Бах пела там, и там, и еще там… И пока она пела, Сопротивление не сдавалось. Можно было подумать, что надежда держится на ее голосе. Варвары из-за ее упорства с ума сходили от злобы. Им надо было, чтоб она заткнулась!

В конце концов они нас поймали. В каком-то городке на севере, в начале зимы. И командовал ими Ван Влик собственной персоной. Они вышибли дверь и вломились с ревом, как дикие звери, половина пьяные… Мы как раз заканчивали Шуберта «К музыке». Век не забуду. Ева сказала мне: «Рано или поздно это должно было случиться. Спасибо тебе за то, что сопровождала…» Я думала, она имеет в виду музыкальное сопровождение, но она договорила: «…меня до конца». Это последнее, что я слышала от нее. Сцена была очень высокая. Двое громил опрокинули пианино в оркестровую яму, и оно взорвалось дикой какофонией обезумевших нот и треском раскалывающегося дерева. Они забрали всех и куда-то увели. А ко мне применили особую меру: швырнули на пол, один придавил сапогом мою руку к краю сцены, а другой рукояткой револьвера раздробил кисть. Бил и бил по пальцам, по запястью… Я потеряла сознание. А когда очнулась, услышала, как кто-то из них кричит Еве: «А ты вали отсюда! Ко всем чертям! И чтоб духу твоего в стране не было!» Я ничего не поняла. Наивная такая… Они позволили ей уйти в горы с несколькими товарищами. Один из них был отец Барта, как я позже узнала. Дали им отойти… лучше бы убили! И пустили по следу человекопсов. По приказу Ван Влика. Прости меня, Барт, прости, Милена…

Милена молча плакала.

– О, Господи, – выдохнула Хелен и обняла подругу.

– Меня четыре месяца держали в тюрьме, – продолжила Дора, – потом выпустили. За это время город изменился до неузнаваемости. Все смотрели друг на друга с опаской. На улице, в трамвае никто ни с кем не решался заговаривать. Я больше не была пианисткой. Стала уборщицей. Театр закрыли. Зато открыли арену…

– Арену?

– Да, арену, где они устраивают бои. Ты все это сама увидишь. И даже довольно скоро. Ну вот… Я искала Милену – где только не искала. Ей тогда едва исполнилось три года, а я была ее крестной, понимаешь… Мне удалось пробраться в десяток, а то и больше, приютов, но нигде ее не было. В конце концов я решила, что они ее… что они от нее избавились. И пятнадцать лет ее оплакивала – пока на прошлой неделе она не вошла в столовую с этой своей стрижкой и синими глазищами. Смотрю, ко мне подходит воскресшая Ева! Я чуть в обморок не грохнулась. Но теперь уже ничего, привыкла понемножку…

Дора вытерла глаза, сделала глубокий вдох и улыбнулась:

– Ну что, я думаю, все всё сказали? Пойдем обратно, пожалуй. Вы совсем окоченели, да и я тоже. А завтра с утра…

– Погоди, – перебила ее Хелен. – Барт сказал, что у нас, может быть, есть какое-то оружие, чтоб бороться. Какое?

– Наше оружие, – сказал юноша, – это голос Милены. Дора говорит, у нее тот же голос, что у ее матери. С поправкой на возраст, конечно, но через несколько лет будет совсем такой же. И еще она говорит, что этот голос способен пробудить людей.