– Ну вот, посмотрела, и поехали, экскурсия окончена… А то здесь и окоченеть недолго.
– Куда мы теперь? – спросила Хелен.
– Отвезу тебя в Старый город, к Яну.
– А кто это?
– Увидишь.
Они уже тронулись вниз по склону, как вдруг Голопалый наполовину обернулся на ходу и, перекрикивая мотор, спросил?
– А кстати, ты знаешь тех двоих, что приплыли в лодке на той неделе?
– Каких двоих? – у Хелен чуть сердце не выпрыгнуло.
– Длинный такой парень и девушка – стриженая блондинка… Эй, ты держись давай, тут по мостовой знаешь как трясет!
– Стриженая? – удивилась Хелен. – А как их зовут, не помните?
– Да нет… хотя вот, вспомнил: парень – Александро или что-то вроде, а девчонка… дай бог памяти… Элена! Во, точно: Элена!
– Может, Бартоломео и Милена?
Она почти выкрикнула это ему в ухо.
– Чего орешь-то так? Хочешь, чтоб я оглох? Ну да, так и есть, как ты сказала: Барто-чего-то там и Милена, все правильно.
– А где они теперь?
– Где-где… у Яна. Там же, куда я тебя везу, моя красавица.
Вот уже сколько дней и сколько ночей Хелен жила во власти самых жестоких опасений. И вот ее вдруг отпустило. Сразу забылись холод, страх и муки одиночества. Скоро она увидит Милену! Может быть, уже сегодня вечером! Хелен уткнулась лбом в спину Голопалого. «Это ангел, – думала она, – ангел мчит меня на своем мотоцикле… Ангел, от которого, правда, не слишком хорошо пахнет, но все равно ангел, ведь мы летим к Милене…»
Протарахтев по лабиринту узких улочек, они вылетели на мощенную булыжником площадь, маленькую и пустынную. Голопалый остановился перед рестораном, обветшалый фасад которого протянулся метров на двадцать как минимум. Название заведения – «У Яна» – было написано золотыми буквами на стекле входной двери. За полузадернутыми занавесками смутно различались ряды столиков, над которыми густым лесом торчали ножки перевернутых стульев.
– Приехали, – сказал Голопалый, не глуша мотора. – Вперед. Я заходить не буду. Спросишь господина Яна. Не Яна, а
У Хелен мелькнуло подозрение, что она спит и видит какой-то дикий сон.
– Ничего не понимаю. При чем тут Наполеон?
– Это боров доктора Йозефа. Видала его там, в горах?
– Видала, только я не знала, что его так зовут.
– Этот боров – наш талисман. Когда разделаемся с этими паскудами из Фаланги, закатим пир на весь мир и съедим Наполеона – торжественно, с почетом. А теперь иди. Я подожду здесь, удостоверюсь, что все устроилось. Ты мне тогда помахаешь в окошко, договорились?
– Договорились, – сказала Хелен. – Иду. Спасибо вам за все.
Она шагнула к дверям ресторана, но Голопалый окликнул ее:
– У тебя не найдется мелочи за бензин и за услуги экскурсовода?
– Ой, ну конечно же, – спохватилась Хелен, устыдившись, что сама не догадалась, и быстро сунула ему деньги.
Она толкнула дверь и сразу окунулась в благодатное тепло. При слабом свете ночников огромный зал казался вообще бесконечным. Хелен прошла между столиками, миновала большие двустворчатые двери, видимо, ведущие на кухню. В дальнем конце зала оказалась широкая дубовая лестница, на которую сверху пробивался свет из-под неплотно прикрытой двери. Девушка бесшумно пошла наверх. Эта полоска света притягивала ее, как магнит. Уже перед самой площадкой она споткнулась о ступеньку.
– Здесь кто-то есть? – басом спросил кто-то из освещенной комнаты.
– Да, – ответила Хелен, – я… я хотела бы видеть господина Яна.
– Хотите видеть господина Яна?
– Да, пожалуйста.
– Входите и увидите.
За столом, склонившись над счетами, сидел толстощекий мужчина. Он окинул Хелен беглым взглядом и снова уткнулся в свои бумаги. Играло радио – какую-то классическую музыку, но так тихо, что надо было напрягать слух специально, чтобы что-нибудь расслышать.
– Что вас привело сюда, мадемуазель?
– Я ищу работу.
– У меня свободных мест нет.
У него были толстые выпяченные губы, от этого создавалось впечатление, что он недовольно дуется. Хелен решила не отступать.
– Я… я согласна на любую работу… могу судомойкой…
– Вы согласны работать судомойкой?
– О, конечно, готовила же я пойло для Наполеона…
У нее было странное ощущение, что она произносит затверженный текст какой-то пьесы, но от этой пьесы зависит ее судьба. Ян поднял глаза. На этот раз он действительно смотрел на нее, и взгляд у него был добрый.
– Вот оно что… Пойло для Наполеона… А сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Ты что, тоже из интерната сбежала?
– Да.
Толстяк отложил карандаш, очки и запустил обе руки в свою курчавую шевелюру, потом вздохнул так, словно вся усталость мира легла на него тяжким грузом.