Зима в стране "Ласкового мая"

Андрей Разин Зима в стране "Ласкового мая"

Беспредел

У нас любят дискуссии на тему: "Легко ли быть молодым?", "Легко ли быть красивым?"… Мне часто приходится задумываться над этим, не таким и простеньким — "Легко ли быть…"

Совсем не легко!

Когда в январе 1990 года мы приехали в один город-оазис Средней Азии, все в один голос сказали, что "Ласковый май" привез весну. Вовсю жарило солнце, и будто не было несколькими часами раньше слякотной промозглой Москвы. К тому же у меня, наконец, появилось настроение, и я даже спокойно, без кошмаров спал несколько ночей. Перед выездом в Домодедово достал из почтового ящика скучный конверт с синим штемпелем прокуратуры Дзержинского района Москвы.

Послание было выдержано в лучших традициях ведомства, которое почти полгода до этого трепало мне нервы и не давало спокойно работать.

"Товарищ Разин, — неспешно сообщала депеша, — уголовное дело, возбужденное в отношении вас по 1 статье УК РСФСР, прекращено ввиду отсутствия состава преступления в ваших действиях".

Как, по-видимому, до сих пор принято в надзорных инстанциях, ни слова извинения или хотя бы намека на то, что уважаемая инстанция, мягко говоря, ошиблась, а если говорить прямо, то наломала дров. Короче, весна вновь подтвердила, что является моей покровительницей — все хорошие события у меня происходят между мартом и июнем. Ну, а если календарь чуть ошибся, как на этот раз, я тоже не возражаю.

И как будто угадав мое настроение, на сцену вместе с букетом роз бросили записку: "Андрюша, правда, что тебя скоро посадят? Газеты, вроде, писали".

Я рассмеялся.

Мне хотелось сказать прямо в микрофон: "Разве такое — посадить ни за что — не случалось, к примеру, в вашем нежном городе? А что касается меня, то…"

Но вместо этого я спрятал записку в карман и запел "Розовый вечер". Хорошая песенка, в самый раз.

А потом в гостинице (фанаты скандировали под окнами: "Разин, Разин!") я еще раз прочитал записку и задумался: славное вообще-то было для меня время на четвертом году перестройки. Всю жизнь буду помнить. Да и миновало ли оно, это времечко? Легко ли быть самим собой?

…А началось все с мелочи. После того как на меня навалилась молодежная оренбургская газета, обвинив ни много ни мало в киднапинге (и это после того как я потратил столько сил, чтобы вырвать из ямы Шатунова, Прико и других ребят, которые еле-еле существовали, но об этом комсомольская газета ни гу-гу!), в Москве позвонил какой-то парень и солидно представился: "Олег Войтенко, заместитель секретаря партбюро Высшей комсомольской школы" (послать бы мне его тогда подальше!). Но ведь такие важные птицы мне еще никогда не звонили. И я самоуверенно подумал, что вот, наконец, мои фанаты появились и среди высокоранговых комсомольских работников, которым светят высокие партийные кресла. Мне, конечно, до фонаря все эти номенклатурные дела, но было приятно…

Короче, мы встретились.

— Вот так, старик, — сказал мне Войтенко, — заклюет тебя наш "совок". А Филинов дотопчет. Ты со своей популярностью и сборами у многих как кость в горле… Сам понимаешь. Но ничего, мы тебя поддержим.

И вот что он мне поведал. При Всесоюзном фонде милосердия и здоровья имеется молодежный центр. На слово "милосердие" я, бывший детдомовец, сразу же клюнул. Надоело отчислять проценты разным бюрократам от культуры, а здесь деньги вроде бы идут на порядочные дела: в школы-интернаты, дома для престарелых, инвалидам-афганцам.

Мы ударили по руками, и назавтра я сам пришел в молодежный центр, где Олег Войтенко был, оказывается, крупной величиной — заместителем председателя правления. Обращались к нему исключительно — Олег Николаевич.

— Все будет выглядеть следующим образом, — сказал мне Войтенко, — ты пашешь вовсю со своим "Ласковым маем", а

нам отстегиваешь сорок процентов. Зато никакой Филинов на тебя не накинется. К тому же, по телеку раскрутим во всех про

граммах. У нас везде связи. Как ни крути — фирма. Знаешь, какая у меня здесь, в этом центре, ставочка — шестьсот восемь

десять рэ в месяц!

Я уважительно посмотрел на столь преуспевающего на коммерческой и газетно-телевизионной ниве слушателя Высшей комсомольской школы двадцатилетнего Олега Войтенко — у него оклад был в два раза больше, чем у славных представителей колхозов на Ставрополье, которые днюют и ночуют на полях и фермах.

Под стать ему был и руководитель центра при фонде милосердия и здоровья. Тоже комсомольский активист и точно такой же любитель шелеста дензнаков некто Панфилов! Запомните это имя все кто верит в непорочность наших общественных фондов. Не обожгитесь, я обжегся…

Войтенко оказался не только высокооплачиваемым, но и столь же напористым специалистом в области товарно-денежных отношений.

— "Бабки", — прошептал он доверительно, — я буду забирать сам, после концертов.

— А рэкета не боишься?

— Да ты что?! — обиделся молодежный активист, — я же тебе говорил — у нас все схвачено.

Схвачено — так схвачено. Не терять же мне веру в комсомол.