Зима 41-го

Парни переглянулись и расхохотались. Жизнь продолжалась, а что она им преподнесет завтра, не так уж и важно. Они справятся со всеми трудностями! Перешучиваясь, Сашка с Петром поднялись в квартиру, переоделись и поставили чайник. Петр стал собирать нехитрую снедь на стол. Только уселись пообедать, как по комнатам раздался пронзительное и настойчивое треньканье телефонного звонка. Александр сначала даже не понял, что это телефон, после установки, он звонил только один раз, когда телефонисты проверяли связь. Парень стремительно бросился к аппарату:

— Алло, слушаю?

— Младший лейтенант государственной безопасности Стаин? — раздался в трубке жесткий, требовательный голос.

— Да.

— Завтра в 13–00 Вам с младшим лейтенантом Никифоровым, надлежит быть в Кремле. Форма одежды парадная. В 12–00 за Вами прибудет машина. Вам все понятно?

— Да. Завтра в 13–00 с Никифоровым в Кремле, машина прибудет в 12–00.

Не прощаясь, собеседник повесил трубку. Сашка поймал на себе вопросительный и встревоженный взгляд Петра:

— Ну, что там?! Кто звонил?!

— Завтра нас с тобой в Кремль вызываю в час дня. Машину пришлют в двенадцать. Быть в «парадке». Петь, что-то мне подсказывает, что нас опять будут награждать, — и парень расплылся в улыбке, а потом неожиданно для самого себя заорал: — Йохооооу! А, жизнь-то налаживается!

IV

Засиделись до поздней ночи. Сначала проверили и подготовили к посещению Кремля парадную форму, а потом, как сели обедать, так практически и не покидали кухню, рассказывая друг другу все, что произошло с ними за неделю, пока они не виделись. И если Петр имел понятие о том, что ему рассказывал Сашка, все-таки и сам не так давно закончил точно такую же школу в родном Тамбове, то для Александра рассказ Никифорова был тяжелым, пробирающим до самой печенки откровением. Парню даже стало стыдно за свои переживания о школьных проблемах и легкой выволочки от Батина. Что такое его мелкие неурядицы, по сравнению с тем, что сейчас переживает вся страна? Нет, если завтра он увидит товарища Сталина, надо будет обязательно проситься у него на фронт! А раз школа так важна, то, в конце концов, наверное, должна быть какая-то возможность подготовиться и сдать за 9-й класс экзамены экстерном, или еще как-то?! А то неправильно получается. Совсем рядом идет война, на фронте и в тылу гибнут люди, а он сидит на кухне, попивает чаек и читает, как какой-то там Герцен издавал «Колокол». Может быть это и важно, но ведь можно же все это изучить после победы. А пока, ему, как боевому летчику надо быть на фронте. Смогли же они с Никифоровым успешно отштурмоваться по переправам, значит, смогут и еще пользу принести. Правда, вспомнив жесткий, требовательный взгляд желтоватых глаз Сталина, Сашка сомневался, хватит ли у него решимости, начать такой разговор с Иосифом Виссарионовичем.

А Петр не останавливаясь, с надрывом изливал другу душу. Там, дома, он не имел права показать, насколько ему тяжело видеть уставшую, стонущую по ночам от болей в руках после тяжелой работы на заводе мать, сестренку, с жадностью уплетающую сгущенку из банки, а потом, под укоризненным взглядом мамы, смущенно отодвигающую такую вкусную штуку от себя. Соседей тетю Нину и дядю Колю, ждущих каждого письмеца от сыновей, особенно от Василия, воюющего где-то на Калининском фронте.

В один из вечеров, вернувшись от Лиды, он застал маму с соседкой, сидящих на кровати в обнимку и плачущих. Увидев Никифорова, женщины быстро вытерли слезы и тетя Нина быстро, стараясь не глядеть на Петра, выскочила за дверь. Никифоров с удивлением посмотрел вслед соседке и перевел взгляд на маму:

— Что-то случилось, мам? Что теть Нина такая заплаканная?

— Ничего не случилось, сынок, слава Богу. Доля наша такая бабья — плакать. Ждать, верить и плакать, чтобы легче стало. Ты не обращай внимания на нас. Просто писем они давно от Васьки не получали, вот и не находит себе места Нина. Когда на тебя…, - мать осеклась и перекрестилась, — когда тебя не было, мы с ней часто так вдвоем сидели, по-бабьи, — и женщина махнула рукой, — ужинать будешь?

Петр смотрел на маму, на ее поблекшие от слез глаза, рано постаревшее лицо, на большие, с узловатыми суставами, заскорузлые от производственной грязи руки и в груди поднимался тяжелый ком. Хотелось завыть, рванут со стола старенькую, застиранную, всю в штопках скатерть, скомкать, швырнуть ее об стену и мчаться на вокзал, на фронт, на войну, только бы не видеть мамочку, родную, любимую, единственную, когда-то такую веселую и задорную, потухшей и безжизненной! Даже смерть отца она пережила проще, найдя себе утешение в детях. А тут..! Хотелось! но Петр лишь нежно улыбнулся и произнес:

— Конечно, мам. Давай, я тебе помогу на стол накрыть?

— Садись уже помогальщик! — мама тоже улыбнулась и засуетилась по их тесной комнатушке, собирая на стол скудный ужин.