Зигзаги судьбы

Она пришла ночью в пустой дом, где я занимал комнату и ночевал, как король, в огромной постели с перинами. Перины я не любил и всегда сбрасывал их на пол. И вот, часа в два ночи, я чувствую, как кто-то не только укрывает меня периной, но и наваливается всем телом сверху. Услышав её шепот и почувствовав запах водки, я догадался, что произошло. В ночной темноте зарылись мы в перину, прикладываясь к горлышку бутылки, когда во рту становилось сухо. Задремав под утро, я был разбужен её рукой, гладившей мою щеку.

Она сидела уже полностью одетая на краю кровати и смотрела на меня каким-то материнским взглядом, даже сострадательно.

«Тебе нельзя ехать домой, Сашка», — сказала она вдруг.

На мой вопрос «почему?», я услышал слова, которые перевернули мою судьбу.

«Ты, Сашка, много видел, ты много слышал и много знаешь!» — сказала она и вдруг, не попрощавшись, встала и скрылась за дверью.

Спасибо, Зоя, кем бы ты ни была, за это предостережение!

Слова Зои ещё звучали в моей голове, когда я пошёл к начальнику лагеря, с которым у меня были хорошие отношения по делам продовольственным.

Сказав ему, что по слухам мы скоро покинем Германию, я спросил его, не разрешит ли он мне получить увольнительную на пару дней для того, чтобы подобрать нужное для нашего личного багажа перед отъездом. Эта идея понравилась ему. Что-то вроде командировочного удостоверения на три дня было в моих руках вместе с путёвкой на тот самый «Опель», в котором я возил майоршу.

ПОБЕГ

Первым делом остановился я у аптекаря, которому, с большой важностью, я объяснил, что нахожусь на специальном задании, для которого мне нужна гражданская одежда. Через полчаса я уже ехал, как гражданский с поддельными документами. Аптекарь был мастер на все руки. Меня пару раз останавливали советские патрули, но, проверив моё командировочное удостоверение, они пропускали меня без проблем.

К ночи мой «Опель» начал «чихать» — горючее кончилось. С путёвкой в кармане я спокойно переспал до утра и, пожевав что-то из своих запасов, пошёл «искать бензин». Из вещей у меня были только маленький фотоаппарат, сумочка с хлебом и сахаром да дюжина фотоснимков, проявленных аптекарем. Они были завёрнуты в носовой платок вместе с немецкими марками и запрятаны в носки. Всё остальное осталось в лагере, дабы не вызвать подозрения. На руках у меня было удостоверение, просившее немецкие гражданские власти помочь мне с поиском моей семьи. Для русских я мог быть немцем, для немцев — русским.

Не могу вспомнить, каким маршрутом я шёл. С помощью местного населения, помогавшего мне не только советами, но иногда и дававшего что-нибудь поесть и попить, я медленно продвигался к американской оккупационной зоне. В одном месте, поздно вечером, туман застлал дорогу так, что приходилось идти чуть ли не на ощупь. Я догнал четырёх немцев, тоже идущих к границе. Через короткое время, когда дорога проходила между насыпями как слева, так и справа, нас окрикнул советский патруль.

Забрав наши удостоверения личности, справки и другие бумажки, подделанные наспех, нас довели до большого дома и, с обещанием, что завтра утром офицер разберёт, кто есть кто, заперли на ключ. Я разговорился с молодым немцем, который, как он признался, был забран в солдаты только за несколько дней до конца войны. Ему было всего лишь пятнадцать лет и, приютившись у двух старушек в селе, ему удалось избежать плена. Теперь он пробирался в американский сектор, домой.

Моя душа была не на месте, я знал, как придирчивы будут вопросы офицера, и не надеялся, что мои печати, накатанные крутым яйцом, убедят его в моей невиновности.

Надо было бежать! Но как?

Заглянув в уборную, я заметил форточку, но она была слишком высоко, чтобы вылезти через неё без посторонней помощи. Я вспомнил о немецком мальчишке.

После короткого совещания мой мальчик-немец и я зашли вместе в уборную. Что подумали о нас остальные, мне, по крайней мере, было все равно. Так как он побоялся лезть первым, я взобрался на его согнутую спину, открыл форточку и стал протискиваться наружу.

Было ещё темно, густой туман покрывал всё вокруг. Я прислушался — кругом была тишина. Мне надо было вылезти, как-то перевернуться и подать руку ждавшему моей помощи немцу. Я смог вылезти и, держась за форточку, перевернуться лицом к ней. Но моя фотокамера зацепилась за что-то, ремешок резал мне шею. Отпустив форточку одной рукой, я начал освобождать себя от этой удавки, рванул ремешок и, не удержавшись на одной руке, соскользнул по стене дома вниз. Мои ноги встретили мягкое сопротивление гнилых досок, и я медленно, но уверенно, стал проваливаться в яму с человеческими отходами. Да простит мне читатель, но более нежного выражения для содержимого этой ямы, я найти не могу.

Провалившись до подмышек, мне удалось избежать полного погружения в ароматную гущу, ухватившись за оставшиеся целыми доски.

Всё же я, видимо, произвёл шум, и, чего я и опасался, дежурный часовой начал обход доверенного ему участка.