Зигфрид

Ведь если это и в самом деле так, то напрашиваются парадоксальные выводы. Если представить, что Гитлер — это почитаемое и проклинаемое воплощение пустоты, в которой нет ничего, что могло бы удержать от страшных вещей, то показ подлинного лица фюрера в зеркале литературы, как он сам выразился вчера во время беседы с Константом Эрнстом, окажется невыполнимой задачей, ведь само лицо отсутствует. Его следовало бы сравнить с графом Дракулой, вампиром, питающимся человеческой кровью, — «бессмертным», не имеющим отражения в зеркале. Тогда получалось, что он не качественно, а по по природе своей отличался от других деспотов, таких, как Нерон, Наполеон или Сталин. Все это были демонические фигуры, но даже в демонах есть что-то хорошее, в то время как сутью Гитлера как раз и было отсутствие сути. Парадокс, но именно в отсутствии «подлинного лица» заключалось его подлинное лицо. Выходит, успехом для него как для автора будет невозможность создать задуманную разоблачительную фантазию? Если это подтвердится, то окажется, что Гитлеру в очередной раз удалось скрыться, но такого шанса ему больше нельзя предоставить.

Гертер испугался за самого себя. Что за тему он избрал для исследования? Не слишком ли он хватил? Ему грозила опасность. Но он уже не мог позволить себе отступить, интуиция подсказывала ему что все должно свершиться сейчас или никогда, и будь что будет; если кому-либо такое под силу, то уж ему наверняка. «Вероятно, для этого я и живу на земле», — сказал он вчера вечером Марии, словно ощутив себя посланцем Неведомого Мира. Но благоразумней было бы все же на всякий случай, на манер изолирующей прокладки, поместить между собой и своей взрывоопасной повестью какого-нибудь рассказчика — скажем, молодого человека лет тридцати трех, который, будучи дальше от Второй мировой войны, чем сам он от Первой, не побоится обожествлять Гитлера, даже если есть риск стать потом самому жертвой эксперимента. Такой человек мог бы быть его сыном в литературе, и его имя, конечно же Отто, — результат химической реакции между «Рудольфом Гертером» и «Рудольфом Отто» — теологом, предложившим термин mysterium tremendum ас fascinans. В любом случае с этой минуты его ничто более не останавливало. Если удастся под конец двадцатого столетия навесить на Гитлера ярлык нигилистской божественности, ему никогда больше не придется осквернять уста этим именем.

10

— Вы побледнели, — сказала Юлия. — Вы хорошо себя чувствуете?

Гертер поднял на нее глаза:

— Честно говоря, не совсем. Такое не редкость в нашем возрасте.

— В нашем, говорите? Да вы еще совсем мальчишка.

Он взял ее морщинистую руку и, на старомодный австрийский манер, поцеловал.

— Итак, — обратился он к Фальку, — он вошел внутрь, и что было потом?

Через три четверти часа на кухне раздался телефонный звонок, скорей всего, это была Ева Браун. В сопровождении адъютанта Краузе он с бьющимся сердцем направился наверх, в черных брюках и белом мундире с золотыми эполетами и с рунической вязью СС на фоне черных ромбов на стойке воротника; руками, затянутыми в белые перчатки, он держал поднос с чаем и печеньем. Человек, которого он застал в его рабочем кабинете с низким потолком и стенами, обшитыми деревянными панелями, с выложенной плиткой печкой высотой в человеческий рост, был совершенно другой Гитлер. Вяло-безразличный, аморфный, теперь уже в двубортном штатском костюме, в спущенных носках, с волосами, еще не просохшими после ванны, он сидел, откинувшись на спинку кресла с цветастой обивкой, всего лишь тень того демонического акробата, которым он казался не более часа назад, — и уж совсем ничего общего с впадающим в истерический раж народным трибуном, каким он представал всему миру. Фюрер ковырял в зубах зубочисткой.

— Наверное, он представлял собой нечто вроде дьявольской троицы, — предположил Гертер.

Фрейлейн Браун сидела с ногами на диване под портретом давно умершей матери Гитлера, на которую он был сильно похож: такой же взгляд Медузы Горгоны, такой же маленький рот. Но безразличным он казался только на вид, он сразу заметил, что Фальк новенький. Пока Краузе, стоя по команде «смирно», сдвинув вместе каблуки сапог коротко представлял Фалька, Гитлер буравил его темно-синими, несколько навыкате глазами, — этот взгляд, сказал Фальк, он никогда не забудет.

— Мне кажется, — подумал вслух Гертер, — что он совершенно сознательно этим взглядом приводил вас в подчинение. Ведь вы таили в себе потенциальную опасность — вы могли его легко отравить; но этим взглядом, который вам так памятен, он вас парализовывал, как змея кролика.