Двадцать восемь чашек в ряд,-
И за чашками герои
о геройстве говорят.
Льется мерная беседа
лучших сталинских сынов
И сияют в самоваре
двадцать восемь орденов.
"Тайн, товарищи, в природе
Не должно, конечно, быть.
Если тайны есть в природе.
Значит, нужно их открыть".
Это Шмидт, напившись чаю.
Говорит героям.
И герои отвечают:
"Хорошо, откроем".
Перед тем как открывать.
Чтоб набраться силы,
Все ложатся на кровать.
Как вот ты, мой милый.
Спят герои, с ними Шмидт
На медвежьей шкуре спит.
В миллионах разных спален
Спят все люди на земле…
Лишь один товарищ Сталин
Никогда не спит в Кремле.
Спит Москва. В ночной столице
В этот поздний звездный час
Только Сталину не спится -
Сталин думает о нас...
***
Семён Рувимович!
Я вам докладываю
не по службе, а по душе:
Семён Рувимович!
Работа адовая
будет сделана
и сделана – вся! – уже.
Семён Рувимович,
на этой станции
вы отпускаете –
их и меня.
Но ключ от класса мой
со мной останется,
струною чеховской
в душе звеня.
И подброшу в руке
ключ от класса:
не от кабинета № 31, а от класса –
11-го «А».
Ключ без права передачи.
У меня зазвонил телефон
У меня зазвонил телефон. "Кто говорит?" — "ООН. Информация нам представлена, что развесят портреты Сталина — в День Победы в Москве. Это точно? Сообщите ответ нам срочно!.."
И опять зазвонил телефон. "Кто говорит?" — "ОМОН. Мы в известность уже поставлены, что развесят портреты Сталина. И что высшие могут власти — дать приказ нам: порвать на части!.."
И еще зазвонил телефон. "Кто говорит?" — "Ослон. У меня такая фамилия. Мы испортим вам всю идиллию! Наша сила — в правозащите! А ваш Сталин — тиран, учтите!.."
В сотый раз зазвонил телефон. Разогрелся, бедняга, он — от натуги кричащих, рычащих, видеть Сталина не хотящих, горло рвущих, плюющих, злющих — наподобие бесов сущих!..
Извини меня, телефон, за безудержный этот звон, истерический марафон, нескончаемый вой и стон… Ишь, как дружно они взвились, днём и ночью звонить взялись!..
Только это ведь ерунда. Зря обделались, господа!.. Сталин с нами — не первый год. Вы проспали его приход! Проглядели — под визг и бред про гулаги да про портрет…
Не портрет он, где чёрен ус, — а великий, родной Союз! Не картинка в календарях — а Великой Победы стяг! Не плакат посреди стены — а сверхъядерный щит страны! Не киношный показ раз в год — а космический первый взлёт!
Можно памятники корёжить — по России и средь Москвы. Но какой из них — Сталину, всё же разгадать не сумели вы! Все плотины великих ГЭС — это память о нём и есть. А Рабочий с Колхозницей — глянь: их же Сталина держит длань! И фонтаны ВДНХ — это песнь о нём на века. Старт ракеты, триумфа момент — это Сталину монумент!
Сталин — эра, эпоха, жизнь. Неохватная ширь и высь. Транспаранты же — это так… Лишь проверка: не дремлет враг? Враг не дремлет. На стрёме он. Надрывается в телефон, в микрофоны, экран, эфир, подавляя собой весь мир.
Но однажды услышит он — как звонит и его телефон. И негромким, но и не робким будет голос с акцентом лёгким… Мол, прошёл сквозь вашу ораву я, но — живой, как слышите сами. Повторю: наше дело — правое. И Победа будет — за нами!
На независимость Украины
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
«время покажет Кузькину мать», руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченный изотопом,--
жовто-блакытный реет над Конотопом,
скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром что без креста, но хохлам не надо.
Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми[1] глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы медля[2] строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!
Ступайте от нас в жупане, не говоря — в мундире,
по адресу на три буквы, на все четыре стороны.[3]
Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть — так сообща, путь выбирая в чаще,[4]
а курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе — хватит!
Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
кожаными[5] углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба.[6]
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом?[7]
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом.[8]
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Это земля не дает вам, кавунам,[9] покоя.
Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!
Больше, поди, теряли — больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза --
нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки,[10] гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
***
Врут, что Ленин был в эмиграции
(Кто вне родины — эмигрант.)
Всю Россию,
речную, горячую,
он носил в себе, как талант!
Настоящие эмигранты