Журнал Q 06 2010

Все, о чем я здесь толкую, не имеет никакого отношения к литературоведению, потому что ни обстоятельства личной жизни поэта, ни перипетии всевозможных идейных полемик, ни игра литературных влияний и заимствований (как бы ни были эти предметы сами по себе важны и занимательны) не имеют или почти не имеют отношения к поэтическому смыслу стихов, т.е. к моему или вашему восторгу, отвращению или безразличию.

Короче говоря, когда я читаю: "передо мной явилась ты", то мне, в общем-то, нет дела ни до Александра Сергеевича, ни до Анны Петровны. Если стихи хороши (а "хорошие" отличаются от "плохих" тем только, что "хорошие" я читаю с упоением, а "плохих" не читаю вовсе), то это я - помню чудное мгновение; я - вернулся в мой город, знакомый до слез; это мне - голос был. Он звал утешно; и это я - кого-нибудь зарежу под осенний свист.

О двух строчках Брюсова

У плохого поэта Брюсова есть восхитительные строчки о том, как "всходит месяц обнаженный при лазоревой луне". В свое время враждебные "новому искусству" критики приводили эти стихи как образчик "декадентской бессмыслицы"; с другой стороны, В.Ф.Ходасевич положил начало целой мемуарной традиции, трактующей явленную в этих двух стихах великолепную космическую феерию как добросовестное описание лунного отражения в синих печных изразцах.

Опровергается ли мое вbдение свидетельством Владислава Фелициановича? Нисколько, потому что любое субъективное впечатление неопровержимо по определению. Имеет ли для меня в таком случае это свидетельство хоть какую-нибудь ценность? Безусловно, поскольку дополняет мое первоначальное впечатление каким-то иным, новым измерением.

Так, если я, к примеру, зябну, а градусник за окном показывает +30, то я ведь не перестаю от этого зябнуть, но зная, что на дворе +30, я уже не просто зябну, а зябну в тридцатиградусную жару, что, согласитесь, совсем другое дело.

Выше я походя назвал Брюсова плохим поэтом. Это значит, что в подавляющем большинстве брюсовских стихов меня не устраивает предлагаемый мне образ речи, что мне неловко изъясняться  в таком тоне и что мне не доставляет удовольствия такая артикуляция.

Видимо, именно артикуляция, напряжение органов речи, возникающее даже при мысленном чтении, составляет физиологическую основу нашего стихового восприятия. Мне представляется бесспорным, что органы речи мышечно откликаются не только на интонационно-ритмические конструкции, но и на семантику произносимого. Если учесть еще и энергию "внутреннего жеста", то окажется, что в артикуляцию стиха вовлекается едва ли не весь наш, как говаривали в старину, "телесный состав".

О четырех строчках Фета

Вот что я прочел в известных заметках Ю.К.Олеши: "Может быть, лучшие строчки поэта, написанные на русском языке, это строчки Фета:

В моей руке –

какое чудо! -

Твоя рука.

Там дальше –

„а на земле –

два изумруда, два светляка" (неточная цитата, надо - „на траве" - А.Ш.), но довольно и этих двух!

Между прочим, в тех такой старый и такой обобщенный смысл, что их можно взять эпиграфом к любой книге, где действуют люди. К „Войне и миру", например, к „Божественной комедии"".

Далее Юрий Карлович описывает портрет Фета, упоминает, что тот служил кирасиром и что это у Фета на охоте медведь нанес рану Льву Толстому.

Странно, что Олеша не сообщает нам о том, что так поразившие его стихи имеют прямое отношение к автору "Войны и мира". Вспоминает Софья Андреевна Толстая:

"Вечером мы все решили пить чай на пчельнике. Засветились всюду в траве светляки. Лев Николаевич взял два из них и, приставив шутя к моим ушам, сказал: "Вот, я обещал тебе изумрудные серьги, чего же лучше этих?". Когда Фет уехал, он написал мне письмо со стихами".

Скорее всего, Олеша об этом просто не знал, и тем замечательней двойное упоминание Толстого в его короткой заметке. Но вернемся к стихам Фета. Попробуем чуть-чуть переставить слова:

В моей руке твоя рука -

какое чудо!

И на траве два светляка,

два изумруда.

Вроде бы почти то же самое, но не думаю, что в таком виде эти строчки произвели бы на Юрия Карловича столь же неотразимое впечатление. Потому  что стиховой смысл, образ речи - исказился до неузнаваемости.

У Фета:

В моей руке - какое чудо! -           (загадка)

Твоя рука.                            (отгадка)

И на траве два изумруда,              (загадка)

Два светляка.                         (отгадка)

Длинная строчка загадки как бы выявляет нарастающее напряжение; следующая, короткая, с энергичной мужской рифмой, знаменует окончательность и непреложность отгадки. То есть, у Фета структура высказывания динамична: за медленным нарастанием напряжения следует разряд. Структура, получившаяся после переделки (информация - оценка, информация - оценка), напрочь лишена движения, игры сил. Фетовская параллель "изумруды - светляки", можно сказать, оживляет камни, обратная - заставляет каменеть живое.