Журнал "Млечный Путь" №02 2012 г.

Чтобы поскорее добраться домой, В. сел в ночной трамвай. Он заскочил в переднюю дверь и по привычке оглянулся. Пассажиры дремали, двое, склонившись поближе, шептались о чем-то своем, один перебирал содержимое саквояжа. Вагон тренькнул и отправился по маршруту. В. отвернулся к окну. Снова и снова он прокручивал в памяти ту сцену в переулке, пытаясь понять, что же произошло. Прошло несколько минут. Трамвай проехал две или три остановки. Ответ пришел внезапно, четкий и ясный. В. выпрямился, его спина похолодела. Требовалось удостовериться в догадке. Он осторожно обернулся, чтобы посмотреть на попутчиков. В этот момент трамвай дернулся, остановился, двери раскрылись на очередной остановке. Пассажиры автоматически подняли головы, и В. увидел, что всех их объединяет одно и то же — лицо.

Лицо почтальона и лавочника, лицо монтера и кассира, студента и пожилого пешехода, оно смотрело сейчас на В. из разных углов вагона, чуть безразлично, но с легким интересом постороннего наблюдателя. Тут В. показалось, будто перед ним и не лица вовсе, а какие-то нагромождения мускулов, выступы, отверстия и впадины, насильно скроенные в единое целое, словно из лоскутов разной ткани, и будто эта субстанция выглядит настолько дико, противоестественно и нелепо, что существует по какой-то ошибке! Как карикатура.

В. постарался взять себя в руки. На следующей остановке он поспешно выскочил из трамвая, хотя от дома его отделяло порядочное расстояние. С неба повалил снег. Ветер исчез. Крупные хлопья падали вниз совершенно бесшумно. Запахнувшись в пальто, В. шел домой и старался не смотреть на встречных.

— Не будет закурить? — спросил кто-то.

В. невольно глянул на прохожего и отшатнулся.

— Нет! — почти закричал он и, едва не срываясь на бег, припустил дальше.

Наконец знакомые улицы, поворот и дом. Подъезд, лестница, этажи — первый, второй, третий. Дверь! Повернуть ключ, переступить порог и щелкнуть замком. В. с минуту слушал собственное учащенное дыхание. Через комнату приглушенный стенами играл патефон — жена, слушает стандартную субботнюю симфонию под номером двадцать. Возникла мимолетная мысль о том, насколько же эта картонная музыка блекла и негармонична. Успокоившись, он скинул верхнюю одежду, пригладил растопыренные волосы и заглянул в спальню, туда, где возле туалетного столика любила прихорашиваться супруга. Сейчас ему нужна была одна вещь. Он медлил лишь секунду, потом сел перед зеркалом и посмотрел на себя.

— Ну как погода? — донеслось из комнаты.

— Превосходная, — бесцветно ответил В..

Из зеркала на него смотрело лицо — лицо почтальона и лавочника, монтера и кассира, студента и пожилого пешехода…

— Что это с тобой? Ты никогда раньше не смотрелся в зеркало так внимательно, — жена стояла на пороге комнаты, а в уголках ее глаз притаилась насмешка.

— Мое лицо… Оно…

— …устарело, — докончила жена и пристально посмотрела на него. — Дряблое. Потрепанное. Наконец-то ты это понял, дорогой. Гляди-ка, на подбородке появилась трещина. Безобразие. Так оно совсем развалится! Нет, это никуда не годится.

Она заботливо взяла супруга под локоть и повела в комнату.

— Милый, я давно хотела сказать, что тебе пора уже приобрести новую дерм-маску. Ты заслужил это.

Он ломал костяшки пальцев, старательно отводя взгляд.

— Да… — проговорил он, — пожалуй, ты права… и в самом деле… я так давно хожу с этим… что наверно привык и забыл. Знаешь, мне нужно отдохнуть.

Упакованный в пижаму, В. лежал в постели. Спать не хотелось. Наконец-то он понял, что же было не так. Он не смыкал глаз, потому что боялся снова увидеть это лицо.

Свое лицо.

Мертвый лик, размноженный на тысячи таких же.

О встрече с бродячим музыкантом он решил никому не говорить.

Наталия Ипатова Все коровы с бурыми пятнами

Войско приводило себя в порядок, раскинувшись на зеленых холмах, где до сих пор пахло гарью. Догорали остовы кораблей, подожженные приплывшими на них Туата де Дананн: новые хозяева Ирландии появились из клубов черного дыма и сразу же вступили в битву с прежними хозяевами, и одержали в ней дорогую победу.

И цена этой победы была вопросом текущего времени.

Войско, пропитавшееся горьким дымом, залечивало свои раны и жарило мясо на кострах, держась подальше от холма, на котором в жалкой походной палатке метался в бреду искалеченный король.

Двое ждали подле входа. Первый, закопченный более других не столько битвой, сколько работой кузнеца — о чем свидетельствовал его кожаный фартук! — приходился королю братом. Второй был другом. Оба были измождены, но поднялись на ноги, когда из шатра вышел третий — в одеждах, запятнанных кровью, с рыжими волосами, спускавшимися до пят. За ним тенью выскользнула дочь, которая держала его волосы все время, пока он занимался королевской рукой. Великий целитель Диан Кехт тоже был братом короля. На волосы целителя был наложен гейс.[1]

− Все не так плохо, Гоибниу, − сказал он кузнецу, с видимым трудом размыкая тонкие губы. Лицо его при этом было ледяным, даже голубоватым. — Я сделал, что мог, сейчас и размышляю, что я могу сделать в будущем.