Журавли и карлики

Вокруг парами гуляли человечки из папье-маше. Жохов двумя пальцами обласкал одну такую парочку, застывшую посреди аллеи в позе полета к счастью.

– Это могли быть мы с вами. Лет двадцать назад. Хотя что я говорю! Вы тогда еще ходили в детский сад.

– Не подлизывайтесь. Я ненамного вас младше.

Тут следовало изумиться, но Жохов ограничился комплиментом и продолжил:

– Например, мы бы познакомились в кино. В таких очагах культуры билеты стоили дешевле, чем в кинотеатрах. Я мог подсесть к вам на вечернем сеансе. Перед началом сеанса увидел вас в фойе и захотел познакомиться.

– Я бы вас прогнала.

– В «Строителе» же не прогнали.

– Сейчас другое дело. Тогда я была девушка гордая.

– А я бы сел на законных основаниях.

– Как это?

– Элементарно. Заметил, где вы сидите, и, пока не потушили свет, успел поменяться билетами с вашей соседкой.

– Чего это она стала с вами меняться?

– У вас места были за двадцать пять копеек, а у меня – за тридцать пять.

– Ого! Откуда такие деньги?

– Повышенная стипендия.

– И какой фильм мы смотрели?

Жохов задумался.

– «Зеркало» Тарковского, – решила за него Катя. – Честно говоря, мне этот фильм не очень понравился, но я считала, что таким девушкам, как я, должны нравиться такие фильмы.

– А мне нравились девушки, которые так считали. К ним-то я и подсаживался.

– Интересно, как вы их обнаруживали?

– Интуиция. В Монголии я бы без нее пропал.

– Почему?

– Такая страна.

На волне этой недоговоренности, за которой угадывалось многое, что ему там пришлось пережить, он приобнял Катю за плечи. У нее мгновенным жаром опахнуло подмышки. Ей всегда нравились ровесники. Общие воспоминания не нужно было наживать в муках совместной жизни, родство душ подтверждалось совместной памятью о чернильницах-непроливашках или пионерских галстуках не из шелка, как носили дети богатых родителей, а из быстро махрящегося сатина. От песни, которую оба услышали и полюбили в седьмом классе, легко увлажнялись не только глаза. Го д назад у нее был недолгий роман с коллегой старше на четырнадцать лет, поэтому с ним так и не удалось получить разрядку. Слово «оргазм» Катя не любила, от него веяло зачитанными до сальной желтизны дефицитными брошюрками времен ее студенчества, где рекомендовалось начинать половую жизнь вместе с началом трудовой деятельности, а сведения об устройстве гениталий перемежались цитатами из Энгельса. Она давно знала про себя, что для полноты ощущений ей нужно иметь с мужчиной общее прошлое, и чем оно протяженнее, тем сильнее и слаще все кончается под ним, на нем или даже вовсе без него.

– После сеанса мы вместе вышли на улицу. Шли по аллее, и я наплел вам, что это, – указал Жохов на бюст дважды Героя Соцтруда, – мой отец.

– А я бы поверила, – улыбнулась Катя. – Мама так меня воспитывала, что я всему верила и ничего не боялась. Я боялась в жизни двух вещей – атомной войны и хулиганов.

– Хулиганы сюда не показывались, тут пост народной дружины. Мы с вами остались вдвоем в этом саду. Сидели на скамейке, вдруг все фонари погасли.

– Диверсия?

– Откуда? Просто в то время улицы разделялись по категориям. Экономика была экономной, до утра фонари горели только на улицах первой категории. На второй освещение отключали после часа ночи, на третьей – после одиннадцати.

– А это, по-вашему, какая?

– Смотря где. В Москве – третья, в Перми – вторая. В том райцентре, где я работал по распределению, – первая. Короче, стало темно.

Верхний свет был потушен, горело лишь настенное бра в форме раковины. Щепотка сухих мотыльков темнела на дне плафона. Катя подула на этот последний оставшийся в комнате огонь. Жохов дернул шнурок, служивший выключателем, грубо притиснул ее к стене, но поцеловал нежно, давая понять, что в нем есть и то и это. Винный дух наложился на вкус гигиенической помады. Губы у Кати все равно были обветренные. «Покупает самую дешевую», – подумал он с такой острой жалостью, будто ей приходится голодать, и, сострадая, нащупал языком ее язык, сначала мягко уклонившийся от встречи, но затем призывно отвердевший. Она судорожно сглотнула, вовремя вспомнив, что у нее слишком много слюны, стоматологи вечно с ней мучились. Жохов принял это за рефлекторный сигнал о готовности включить основные рецепторы и начал стаскивать с нее свитер. Под ним не оказалось ничего, кроме бюстгальтера.

Его пальцы были теплее, чем ее тело, это придавало уверенности. С первой женой чаще бывало наоборот, а у второй кожа мгновенно меняла температуру в любую сторону, чтобы совпасть с его собственным градусом. Купаться в такой воде было неинтересно.

Катя послушно подняла руки, низ свитера без труда миновал чашечки бюстгальтера, наполненные отнюдь не до краев, но ворот зацепился за сережку с александритом.

– Подожди, ты мне ухо оторвешь, – попросила она и стала вынимать из ушей сережки.

Чтобы разглядеть хоть что-нибудь уже сейчас, Жохов отдернул штору на окне. Потянуло холодом. Ни звезд, ни луны не видно было за облаками, но снег, как слюда, отражал их растворенный в воздухе свет.