Жуков

Позже Георгий Константинович не раз задумывался над тем, почему именно так, а не иначе сложилась его жизнь. Например, по тем временам он имел достаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков. Но девятнадцатилетнему юноше этого не захотелось, и его по собственному желанию взяли в солдаты. В беседе с писателем Константином Симоновым Г.К.Жуков объяснил свой поступок следующим образом: «На мое решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим (перед призывом в армию. — В.Д.). Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни, до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами, и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, которых я видел у себя в деревне. Мне не хотелось этого, было неловко. Я пошел солдатом».^[14]

Попал Жуков в кавалерию, и с ней оказалась связана почти четверть века его военной биографии. После прибытия в Калугу новобранцев направили в учебный городок, находившийся за городом. Там им объявили, что они находятся в 189-м запасном пехотном батальоне, где будет формироваться команда 5-го запасного кавалерийского полка. Сначала предстояло обучаться пехотному строю, и всем выдали учебные винтовки. Отделенный командир ефрейтор Шахворостов объявил внутренний распорядок и обязанности новобранцев. Он строго предупредил, что, кроме как «по нужде», никто не может никуда отлучаться, если не хочет попасть в дисциплинарный батальон. «Говорил он отрывисто и резко, сопровождая каждое слово взмахом кулака. В маленьких глазках его светилась такая злоба, как будто мы были его заклятыми врагами».^[15]

Военная служба поначалу давалась Георгию с трудом. На строевых занятиях все новобранцы старались, но угодить начальству, а тем более дождаться поощрения, было нелегко. Придравшись к тому, что один солдат сбился с ноги, командир взвода старший унтер-офицер Малявко задержал всех на дополнительные занятия. «Впечатление от первого дня было угнетающим, — отмечал Жуков. — Хотелось скорее лечь на нары и заснуть. Но, словно разгадав наши намерения, взводный приказал построиться и объявил, что завтра нас выведут на общую вечернюю поверку, а потому мы должны сегодня разучить государственный гимн „Боже, царя храни!“. Разучивание и спевка продолжались до ночи. В 6 часов утра мы были уже на ногах, на утренней зарядке… Втягиваться в службу было нелегко. Но жизнь нас и до этого не баловала, и недели через две большинство привыкло к армейским порядкам».^[16]

Дни в учебном подразделении были однообразными, похожими один на другой как две капли воды. В первое воскресенье Жукову, как и другим новобранцам, не дали отдохнуть, а отправили на уборку плаца и лагерного городка. Уборка затянулась до обеда, а после «мертвого часа» чистили оружие, чинили солдатскую амуницию и писали письма родным. Ефрейтор Шахворостов предупредил, что жаловаться в письмах ни на что нельзя, так как цензура все равно не пропустит.

В сентябре 1915 года учебную команду отправили на Украину, в 5-й запасный кавалерийский полк, который располагался в городе Балаклее Харьковской губернии. Эшелон прибыл на станцию Савинцы, где готовились маршевые пополнения для 10-й кавалерийской дивизии. Малоярославецкие, москвичи и несколько ребят из Воронежской губернии были определены в драгунский эскадрон.

Через день вновь прибывшим выдали кавалерийское обмундирование и конское снаряжение, за каждым закрепили лошадь. Жукову попалась очень строптивая кобылица темно-серой масти по кличке Чашечная. «Служба в кавалерии оказалась интереснее, чем в пехоте, но значительно труднее, — вспоминал Георгий Константинович. — Кроме общих занятий, прибавились обучение конному делу, владению холодным оружием и трехкратная уборка лошадей. Вставать приходилось уже не в 6 часов, как в пехоте, а в 5, ложиться также на час позже. Труднее всего давалась конная подготовка, то есть езда, вольтижировка и владение холодным оружием — пикой и шашкой. Во время езды многие до крови растирали ноги, но жаловаться было нельзя. Нам говорили лишь одно: „Терпи, казак, атаманом будешь“. И мы терпели до тех пор, пока не уселись крепко в седла».^[17]