Дневник императора.
21-го марта. Воскресенье.
Отличный ясный день. Минни и Георгий вчера вернулись из-за границы и завтракали с нами, Орлов (деж.) тоже. Долго гулял и поработал над исчезающим снегом.
Покатались вдвоем. В 7 час. поехали ко всенощной в Аничков и обедали с Мам`a. К нам приехали Милица, Николаша и Петюша — она прямо из Киева на одни сутки.
Они приехали к нам к обедне и остались завтракать. Гулял и работал в саду; погода была отличная. До обеда много читал. Потом покатался по набережным.
Подневные записи царя фиксируют лишь оболочку жизни.
Картина лишена эмоций, мыслей, не отражает намерений и вовсе не дает оценки происшедшему.
Но самое, быть может, замечательное — здесь не найдешь ни тени самооценки, ни похвалы за полторы сотни в раз убитых фазанов, ни порицания за губительное решение, принятое на историческом совещании на Ферме 25 августа 1904 года.
Оболочка жизни, сотканная рукой человека-символа…
Символ — опознавательный знак, условный знак, содержание символа, говоря современным рыночным языком, «договорное»…
Царь трагически обречен на роль символа, он предназначен и взращен для этой роли. Символ символом, но роль русского самодержца, как показывает история, открывает неограниченные возможности и для мореплавателя, и плотника, и полководца, и богомольца, и для шута горохового, все зависит от возможностей исполнителя.
…Условен царь, условны его и доброта и жестокость, и милосердие и бездушие, безусловен лишь частный человек. И только в пределах семьи все подлинное и безусловное, потому что невосполнимо. Восполнимы броненосцы, полки, армии, невосполнимы дети, любимая жена. В частной жизни все единично, частная жизнь возвышает единичное как Единое и Единственное. Именно в частной жизни труднее всего, быть может, соединяется то, что так просто решается в теории. А если к этому добавить, что нравственное существует лишь только как личное, возникающее лишь в глубине души, «где все дозволено», как мгновение частной жизни, то… наше обращение к частной жизни двух современников, двух участников русско-японской войны не будет казаться праздным подглядыванием.
Можно было бы и не вспоминать пустяки частной жизни царя, если бы они не заполняли дни человека, не допускавшего и мысли о том, что его безраздельная власть над жизнью и смертью несметного числа людей может быть поставлена под сомнение.
Читая письма деда и записи царя, сделанные в одно и то же время, диву даешься не различию, а именно их одновременности.
Общественное сознание, взращенное духовной культурой минувшего лишь календарно века, почитает непреложным исходить из гуманистических принципов, что понимают не только истинные поборники человечности, но и лукавые авантюристы, а государь, сродственно средневековому владыке Иоанну Грозному, пребывает в убеждении: «Нешто я не волен в животах холопей моих?»
Царь на Страстной неделе, утром в Великий четверг причастился Св. Тайн с детьми и дядей Алексеем. Дед причастился раньше, 20 марта.