Жребий № 241

Ай да дед! Можно подумать, что не в Верхнеудинский какой-то там неведомый, да еще 3-й казачий полк он несется, а по меньшей мере в Лейб-гвардии гусарский. Восемь восклицательных знаков на одну открытку! Гонка на санях по ледяному полю видно действует посильней шампанского. И в это время даже не идет в голову мысль о безумии правителей, затеявших войну на Дальнем Востоке, но так и не связавших разорванную у Байкала единственную железнодорожную ниточку. Может быть, для того и любит русский быстрой езды, что при ней не так бросаются в глаза неприглядности отечественного бытия.

Нельзя сказать, что заботы разорванной Байкалом Великой Сибирской магистрали были вовсе чужды государю. В перетаскивании вагонов и паровозов по льду (слухи, дошедшие до деда в поезде, как видно, почву под собой имели) есть что-то величественное, древне-египетское, или еще точнее, вечно-русское.

Придет день, придет всего лишь через месяц, и царь выслушает доклад самого министра путей сообщения кн. Хилкова, «вчера приехавшего с Байкала, где происходила самая важная работа по передаче паровозов и вагонов на ту сторону озера, под его руководством».

Жаль, что не было благоугодно упомнить и занести в книжечку число вагонов и паровозов на конно-мужицкой тяге перетащенных через Байкал. Жаль, что и дед, пораженный величественными картинами и размечтавшийся о своей голубке, не заметил трудов экспедиции министра путей сообщения Хилкова, вершившейся в то самое время в тех самых местах. Придет день, и уже из Забайкалья он напишет бабушке о том, что движение войск на театр военных действий приостановлено из-за нехватки именно вагонов. А государь, напротив, запишет, что дела с транспортом обстоят лучше, чем он предполагал.

Что же он в таком случае предполагал?

День 21 февраля, потребовавший от деда большого душевного напряжения, с трона выглядел вполне обыкновенно.

Дневник императора.

21-го февраля. Пятница.

Утром нашею подъемною машиною был придавлен до смерти несчастный машинист по собственной неосторожности!

Был очень занят до 1^1/4. Сергей завтракал с нами. Принял графа А. П. Игнатьева. Гулял долго. Погода была холодная, ясная. Известия с Дальнего Востока спокойные. Обедали и провели вечер у Мам`a.

Вот такая картина. Самое характерное в этой картине, на мой взгляд, это восклицательный знак после оценки причин гибели несчастного машиниста. Восклицательный знак, да еще в исполнении царя, должен категорически пресечь любые вопросы и подозрения в склонных к вольнодумству головах. «…по собственной неосторожности!» Если оно действительно так и было, зачем кричать, восклицать-то зачем, вроде бы вздох сочувствия был уместней. Впрочем, цари, может быть, и вздыхать умеют в восклицательном смысле.

Восклицательные знаки, очень редкие в ровном, как гудение мухи, тоне государева дневника, быть может, найдут своего исследователя и тонкого ценителя. Здесь много неожиданностей. «…У меня отчаянно трещала голова!» Но тут же: «Здоровье Аликс, слава Богу, все укрепляется!» В день нападения японцев опять же восклицание: «Весь день находился в приподнятом настроении!» Вот после гибели крейсера «Боярин», подорвавшегося на собственной мине, государь оставляет редчайший и потому особенно ценный знак сочувствия неведомым ему людям: «Все спаслись исключая 9 кочегар. Больно и тяжело!» А вот «неудачный бой» в Цусимском проливе не повлечет столь же эмоциональной записи.

А что же дед?

Он знал, он все время помнил, куда и зачем едет, скачет, несется… Знал и о том, что гибель в отчаянии — предпочтительная для русского воинства, с точки зрения начальства, форма воинского подвига. Мысль о возможной конечной точке своего путешествия отодвигалась дорожными впечатлениями и с решительным объяснением можно было не спешить. Но только до поры до времени. 21 февраля дед подумал, что пора наступила.