Жозеф Фуше

Линц – в Австрии всегда улыбаются, когда кто-нибудь называет его «город», он совсем невольно рифмуется со словом провинция. Мещанское население сельского происхождения, рабочие судоверфей, ремесленники – все большей частью люди бедные, лишь несколько домов принадлежит местным помещикам. Здесь нет, как в Праге, ни великих и славных культурных традиций, ни оперы, ни библиотеки, ни театра, ни шумных дворянских балов, ни празднеств – настоящий довольно сонный провинциальный городок, убежище ветеранов. Там поселяется старик с двумя молодыми женщинами, почти ровесницами, – супругой и дочерью. Он снимает великолепный дом и роскошно обставляет его, к великой радости подрядчиков и купцов – ведь до сих пор в их городе не селились такие миллионеры. Несколько семей пытаются завязать знакомство с интересными и благодаря своему богатству важными чужестранцами; знать, однако, явно предпочитает урожденную графиню Кастеллян этому мещанскому отродью «господину» Фуше, которому впервые Наполеон (в их глазах такой же авантюрист) накинул на сухие плечи герцогскую мантию. Чиновничество, в свою очередь, получило из Вены тайный приказ по возможности поменьше общаться с ним; так и живет он, некогда столь деятельный, в полнейшей изоляции, почти избегаемый. Один из современников Фуше очень образно описывает в своих мемуарах посещение им одного из публичных балов: «Было странно видеть, насколько любезно принимали герцогиню и как никто не обращал внимания на самого Фуше. Он был среднего роста, плотный, но не толстый, с уродливым лицом. На танцевальных вечерах он постоянно появлялся в синем фраке с золотыми пуговицами, украшенном большим австрийским орденом Леопольда, в белых панталонах и белых чулках. Обычно он стоял в одиночестве у печки и смотрел на танцы. Когда я наблюдал за этим некогда всемогущим министром французской империи, который так одиноко и покинуто стоял в стороне и, казалось, был рад, если какой-нибудь чиновник вступал с ним в беседу или предлагал ему партию в шахматы, – я невольно думал о бренности всякой земной власти и могущества».

Одно только поддерживает этого духовно страстного человека до последнего момента его жизни: надежда еще когда-нибудь, еще хоть раз вернуться в сферу высокой политики. Усталый, истасканный, немного медлительный и уже даже потучневший, он, однако, не может расстаться с иллюзией, что его, столь заслуженного, еще раз призовут к политической деятельности, что судьба еще раз, как уже неоднократно бывало, вырвет его из мрака и снова бросит в божественную игру мировой политики. Он не прекращает тайной переписки со своими друзьями во Франции, старое веретено все еще прядет свои невидимые сети, но они остаются незамеченными под крышами Линца. Он выпускает под вымышленным именем «Замечания современника о герцоге Отрантском» анонимный панегирик, живыми, даже лирическими красками описывающий его талант, его характер. Одновременно в частных письмах он, чтобы напугать своих врагов, неоднократно сообщает, что герцог Отрантский пишет мемуары, что они будут изданы у Брокгауза и посвящены Людовику XVIII; этим он хочет напомнить слишком отважным, что у бывшего министра полиции Фуше есть еще стрелы в колчане, и даже смертельно отравленные. Но странно – никто больше не трепещет перед ним, ничто не избавляет его от Линца, никто и не думает призвать его за советом или помощью. И когда во французском парламенте по какому-то другому поводу ставится вопрос о возвращении изгнанного, о нем вспоминают уже и без ненависти и без интереса. Трех лет, протекших с тех пор, как он покинул мировую арену, оказалось достаточно, чтобы забыть великого актера, который подвизался во всех ролях; молчание простирается над ним, как стеклянный катафалк. Для света не существует более герцога Отрантского; только какой-то старый человек, усталый, желчный и чужой, в угрюмом одиночестве гуляет по скучным улицам Линца. То тут, то там подрядчик или коммерсант вежливо приподымет шляпу перед согбенным, больным стариком, никто его больше не знает и никто о нем не вспоминает. История, этот адвокат вечности, самым жестоким образом отомстила человеку, который всегда думал лишь о мгновении: она заживо похоронила его.