Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости

– Прости меня, пожалуйста, прости, пап. Я вообще не соображаю, что говорю. Наверное, меня надо изолировать от людей, я всем приношу только несчастья! – она закрыла лицо руками.

– Ну что ты, что ты, – отец поспешно вскочил со своего стула, подошел и неловко обнял ее. – Ты же совершенно права, Танюша. Означающее в этом случае точнее проявляется, чем означаемое…

– Папа, я не понимаю!

– Да, правильно, сейчас… Тебе кажется, что я впустую прожил свою жизнь. Что всю жизнь посвятил работе, статьям, переводам. Но у меня была Аля, которую я жалел, Лерочка, которую я любил, у меня прекрасный город за окном, и у меня есть ты. Я ни о чем не жалею – лишь о том, что все время боялся сделать что-нибудь не так по отношению к тебе, что упустил время, не был с тобой рядом. Но ты пойми, дочка, это совершенно нормально – в твоем возрасте искать все эти смыслы, любить, бросать, любить снова, мучиться от еще не совершенного, переживать о пока не сделанном, волноваться о признании. А в моем – уже отчетливое понимание: «Мои слова, я думаю, умрут, и время улыбнется, торжествуя, сопроводив мой безотрадный труд в соседнюю природу неживую». Не в том смысле, что помирать пора, просто время осознавать тщетность всего того, что когда-то казалось таким насущным, нужным, необходимым. Но это переживание тщетности – награда за мучительный поиск и пробы себя в тридцать. И не верь тем, кто ищет или утверждает, что нашел легкий путь: любая дорога вымощена нашими ошибками, сомнениями, метаниями, глупостью, победами, делами, поступками, без всего этого не прожить жизнь. Тебе скоро тридцать, и я тебя уверяю, что тебе не надо искать «свой путь», ты уже на нем, и твое прошлое – это та самая дорога, по которой ты идешь, прокладывая ее через дебри жизни. На каждом отрезке своего пути ты делала лишь то, что могла, и выбирала только то, что могла выбрать на тот момент. Чего ж тебе тогда стыдиться? В молодости кажется, что человек – это красиво, и любое отступление от собственной изящности мы воспринимаем стыдясь. Но человек – это еще и немощь тела, малодушие поступков, безумие страстей, зависть, злорадство, скаредность, жадность. С возрастом не остается иллюзий по этому поводу – и легче принимать себя любым.

К январю Тане предложили работу в хорошей школе. Не просто хорошей – в крутой альтернативной школе. Правда, ее программу по обучению английскому восприняли со скепсисом, предупредив, что нужно будет подписать бумагу, в которой она обязуется преподавать только по утвержденным в этой школе программам. Предложение было сверхсоблазнительным и по деньгам, и по доверию, которое ей оказывалось, учитывая совсем маленький опыт, не подтвержденный к тому же записями в трудовой книжке. Это был волшебный шанс, выпавший благодаря шапочным знакомствам на той самой ноябрьской конференции.

К Вознесенским ее звали теперь только два раза в неделю. Егорка изнывал, когда ее не было, да и она скучала. К чужому ребенку легко привязаться, она помнила это еще со школы. Но еще труднее принять, что у тебя нет в отношении него никаких прав, и отдирать потом его от себя будет больно.

Тане казалось, что Вознесенские смотрят на нее косо из-за Гриши, недовольны тем, что он по-прежнему проявляет к ней интерес. Но Гриша уверял ее, что она все выдумывает, что никто на нее косо не смотрит, просто в семье стало совсем плохо с деньгами. Майе еще не заплатили за последний проект, поскольку съемки еще не закончились, а финансовые проблемы Коломейца грозили закончиться судебными исками. Ирина Андреевна была разочарована: считала, что удачно выдала дочку замуж за «приличного и состоятельного человека», а тут вот что. Еще и сын не оправдал ее надежд. Сам-то Гриша был счастлив: он перевелся на социологический, вместе с друзьями открыл фирму, оказывающую услуги по изучению языков, стал играл на гитаре в какой-то группе (спасибо маме за музыкальную школу) и был в двух шагах от того, чтобы снять квартиру (подразумевалось, для них двоих).

Гриша был убежден, что Тане нужно работать в их компании, где как раз создаются передовые технологии, облегчающие обучение языку, так что известие о приглашении поработать в школе принял с прохладцей. Но Таня настояла на своем. Ее пугало, с какой активностью он пытался захватить ее, надежно вплести в свою жизнь, чтобы она не растворилась в московской суете, не исчезла, будто видение.

Хотя исчезнуть временами очень хотелось. Чужие желания быстро втягивают в водоворот, и не поддаться им – задача непростая. «Подождите, а как же я? Я не понимаю пока, что нужно мне. Все так быстро, я не успеваю…» – иногда думала она. Ей казалось, что что-то похожее уже было с ней, что она наперед знает, чем это все закончится: все замечательно вначале и полная катастрофа потом. Как же ей удержаться, за что зацепиться, чтобы не унесло потоком, не вынесло в море, мощное, бескрайнее, великое, в котором мгновенно и бесследно растворится прохладный ручей ее свободы, прозрачный, неглубокий, только набирающий силу по каплям из воздуха, из земли, из ниоткуда?