Жизнь впереди

Вот что было самым главным в жизни Алеши этим летом, но никто ничего не скажет об этом на последней линейке.

Ребята сошлись на последний сбор туда, где была трибуна, и флаг на высокой мачте, который в продолжение лета изо дня в день начальники отрядных штабов по очереди поднимали на утренней линейке и опускали на вечерней.

Тремя смыкающимися линиями в последний раз выстроились пионеры на площадке, — так что трибуна с большими плакатами-портретами по бокам, с Марьей Петровной, с обоими старшими вожатыми и с гостем из райкома комсомола составили четвертую линию и замыкали собою квадрат.

Когда отзвучали рапорты старших и Марья Петровна, — может быть, впервые за все лето — признательно и беззаботно улыбнулась им, Алеша вдруг испытал неведомое ему раньше волнение. Он осмотрел с особой значительностью линии товарищей и вытянулся в строю еще строже, неподвижнее.

«Вот оно!» — неопределенно подумал он, не найдя других выражений для внезапно нахлынувшего чувства.

Петя Званцев одобрительно подмигнул ему и едва заметно улыбнулся. Алеша не ответил на это дружеское приветствие и даже чуточку оскорбился неуместной улыбкой вожатого. Такая минута, а он…

Алеша отлично знал весь распорядок церемонии, которая сейчас развернется перед ним. Ему также наперед известно было все, что скажут по случаю закрытия лагеря администрация и комсомольские руководители: то же самое, что говорилось и в прошлом и в позапрошлом году, в других местах, в других лагерях, с другими руководителями. И все-таки с внезапным и глубоким волнением всем сердцем ощутил он, что миг этот — как бы первый важный рубеж в его жизни.

Он поискал глазами Наташу. Она была далеко, слишком далеко, — нельзя было уловить на таком расстоянии: так же ли она взволнована минутой, повеяло ли и на нее таинственным, одновременно смятенным и горделивым, откровением?

«Прощай! — мысленно обращался он к ней. — Хорошо было этим летом. Очень хорошо! Спасибо тебе, Наташа!»

Сколько книг они перечитали вместе! Даже странно — он не любил раньше вот так вдруг, ни с того ни с сего, читать. Не водилось за ним такого, и он всегда удивлялся загадочной страсти своего приятеля по парте и по двору Тольки Скворцова, которого иной раз от книги оторвать нельзя. И танцевать немного он научился тоже благодаря Наташе… И даже говорить как следует… Да, как это ни странно, он и говорить теперь стал лучше, потому что она умеет слушать, а ему так приятно было рассказывать и про «ЗИС-150», и про «ЗИС-110» — о том, как проектировались у отца на заводе эти новые машины, грузовая и легковая, и как они строились, и сколько было с ними хлопот, и как потом завод ловко, не прерывая и не оставляя текущего производства, постепенно наладил поток новых машин, когда они были окончательно сконструированы…

— Флаг спустить! — донеслась вдруг команда Марьи Петровны.

Алеша, вздрогнув, перевел взгляд на мачту. Уже?..

Да, оказывается, все уже отговорили, и вот он, памятный, единственный миг, разделяющий ощутимо прошлое от будущего: конец лету, конец сбору и конец детству Алеши. Флаг сполз с места, потом снова застыл на мгновение и затем, трепеща, резко пошел на снижение, опустился до самой земли.

С шумом и гулом, с веселыми криками распался стройный квадрат. Ребята отряд за отрядом расходились по палатам.

Алеша осматривался в поисках Наташи, а ее уже не было.

В последние сроки, когда весь лагерь с чемоданчиками и узлами рассаживали по автобусам, Алеша и Наташа оказались в разных машинах. Высовываясь в раскрытые окна, они переговаривались.

— У нас никелем отделаны все места! А у вас? — спрашивала Наташа.

— У нас обыкновенные. Ничего… Зато с нами баянист едет, — отвечал Алеша. — А ты где устроилась? Возле окошка или нет?

— Все равно у нас везде хорошо. У нас, видишь, какая машина! Вход спереди, а мотор сзади.

— Знаю. Дизельная. Я тебе потом сколько хочешь могу про нее рассказывать. Это самая последняя модель автобуса.

— Интересно, кто поедет раньше, а кто после? Как думаешь?

— Конечно, наша будет впереди, потому что у нас уже все места заняты.

— А я все-таки недоглядела. Нарвать нарвала цветов, да ромашек чересчур много и васильков, а кашки и других желтеньких чуть, почти что и не видно… Правда?

— Чего там! Все равно толстый какой букет. А парит здорово. Гляди, в дороге дождь захватит.

— Дождь! Когда ни облачка… Скажешь тоже! Откуда ему взяться, дождю, при таком синем небе?

Так говорили они друг другу о всякой всячине, ловя последние мгновения совместной жизни в лагере, говорили еще про погоду, и о качестве обивочного материала на сиденьях в автобусе, и про запах бензина, о чем угодно, лишь бы продлить счастье завязавшейся здесь и еще не осознанной как следует, еще не оцененной в полную меру дружбы. Девочка в юбке на лямках крест-накрест через плечи, в шляпе с широкими полями, с большим букетом полевых цветов и светлоглазый мальчик в темной, с короткими рукавами рубашке, худенький и мускулистый.

— До свидания! До свидания! — грянуло сразу во много голосов.

Машина с Наташей сдвинулась, побежала по крутой дуге к проселку.