Жизнь во время войны

Дорогие мама и папа.

В своем последнем письме вы спрашивали, побеждаем ли мы в этой войне. Если бы вы задали этот вопрос здесь, то в ответ получили бы, скорее всего, непонимающий взгляд, ведь большинство думает, что результат этой войны не важен. К примеру, один мой знакомый носится с идеей, что война – это магическая операция неимоверного масштаба: будто бы передвижения войск, самолетов и кораблей – мистический знак на поверхности нашей реальности, а значит, чтобы выжить, нужно определить свое место в чертеже и двигаться в соответствии с ним. Это кажется бредом, я понимаю, но здесь так бредят все (какой-то психоаналитик специально изучал распространение суеверий в оккупационных войсках). Все ищут магию, которая поможет им выжить. Вы, наверное, не поверите, что я тоже склонен к таким вещам, но это так. Я вырезаю на снарядах инициалы, прячу в шлем перья попугаев... и многое другое.

Возвращаясь к вашему вопросу. Я попробую дать на него более внятный ответ, чем непонимающий взгляд, однако простого «да» или «нет» не получится. Суть дела не сводится к одному или нескольким словам. Лучше я проиллюстрирую, расскажу вам одну историю, а выводы делайте сами. Вообще таких историй сотни, но мне пришла на ум именно эта – история о пропавшем патруле...

Из музыкального ящика грянул Праулер, Минголла бросил писать и стал слушать: резкую, яростную музыку питала – так, по крайней мере, казалось – та же агрессивная паранойя, что и породила эту войну. Солдаты и шлюхи отодвинули стулья, перевернули столы и принялись танцевать на освободившихся пятачках; прижатые друг к другу, они могли разве что шаркать в едином ритме, но от их топота закачались на длинных шнурах лампы и по стенам потекли пурпурные отблески. Тощая прыщавая шлюха отплясывала у Минголлы перед носом, тряся грудями и протягивая руки. Лицо у нее было бледным, как у трупа, а улыбка – оскал мертвеца. Из глаза, точно изящная секреция смерти, поползла черная капля смешанного с тушью пота. Минголла подумал, что ему мерещится. Левая рука задрожала, и на несколько секунд сцена распалась. Все разбросано, неузнаваемо, скрыто в своем контексте: столпотворение бессмысленных предметов, скачущих вверх и вниз на волне безумной музыки. Затем кто-то открыл дверь, впустил клин света, и комната опять стала нормальной. Шлюха насупилась и отошла прочь. Минголла облегченно вздохнул. Дрожь в руке утихла. Около двери Бейлор говорил с замызганным гватемальским парнем... видимо, насчет кокса. Кокаин стал для Бейлора панацеей, лекарством от страха и отчаяния. После увольнений у него были вечно красные глаза, часто шла носом кровь, зато он хвастался, какую отличную выторговал дрянь. Довольный, что ритуал соблюдается, Минголла вернулся к письму.