Жизнь во время войны

Минголла глубоко вдохнул и выпустил воздух через ноздри. Он не верил, что умрет. О смерти он думал все последние девять месяцев, однако сейчас, когда она стала более чем вероятной, у него не получалось смотреть на эту вероятность серьезно. Не может быть, чтобы Минголлиной немезидой стал тощий черный парень. Его гибель должна сопровождаться грандиозной вспышкой света, специальными антиминголльными лучами, звездными знамениями. А тут костлявый хер с ружьем. Минголла еще раз глубоко вздохнул и только теперь рассмотрел обстановку комнаты. Две койки, одежда разбросана, на стенах поляроидные снимки и порнография. Хоть и офицерская вотчина, но своя, все та же картинка Муравьиной Фермы; в красном свете комната выглядела заброшенной, как будто в ней давным-давно никто не жил. Минголлу поразило собственное спокойствие. Нет, со страхом было все в порядке! Просто он прятался в темных складках сознания, как нож убийцы в старом, брошенном на полке плаще. Тайно поблескивает, ждет, когда сможет сверкнуть. Рано или поздно страх его пронзит, но пока он – союзник, лишь обостряет ощущения. Минголла видел каждую вздутую морщинку на белой стене, слышал скрип кубинских сапог в соседней комнате, чувствовал, как солдат ведет автоматом слева направо, поворачивается...

Он чувствовал!

Он чувствовал кубинца, чувствовал его тепло, его нагретую форму, точное положение его тела. Как будто в голове включился инфракрасный визор, проникавший даже сквозь стены.

Кубинец направился к Минголлиной двери; вещественное приближение, словно кто-то двигал горящую спичку за листом бумаги. Спокойствие разлетелось вдребезги. Его разрушило тепло этого человека, жар его плоти. Если раньше убийство представлялось Минголле чем-то химически чистым и упорядоченным, то сейчас на ум приходили свиньи на скотобойне и сваезабойщики, которые плющат коровьи черепа. И можно ли доверять этому капризному восприятию? Что, если нельзя? Что, если он ударит слишком поздно? Слишком рано? Горячее и живое было уже в дверях и не оставляло выбора: точно рассчитав миг, Минголла ударил, как только кубинец вошел в комнату.

Без ошибок.

Лезвие легко скользнуло под ребро, и Минголла зажал кубинцу рот, не давая кричать. Колено выбило приклад автомата, и тот со стуком упал на пол. Кубинец неистово дергался. От него несло гнилыми джунглями и сигаретами. Он закатывал глаза, силясь рассмотреть Минголлу. Сумасшедшие звериные глаза с желтушными белками и широкими зрачками. Капли пота на лбу отливали красным. Минголла провернул мачете, и кубинские веки захлопнулись. Однако секундой позже открылись снова, и кубинец навалился на Минголлу. Шагнув в комнату, они закачались рядом с койкой. Минголла развернул кубинца боком, насадил на мачете, прижал к стене. Тот скорчился и чуть не вырвался. У него словно прибавилось сил, из-под Минголлиной руки просачивались взвизги. Кубинец выгнулся назад, вцепился Минголле в лицо, схватился за волосы, дернул. Минголла отчаянно крутил мачете. Взвизги стали громче и выше тоном. Кубинец извивался и царапал стену. Сжатая рука Минголлы сделалась скользкой от слюны кубинца, ноздри забивала тухлая вонь. Он чувствовал слабость, дурноту и не знал, сколько еще продержится. Сукин сын и не думал подыхать, он набирался энергии от своих толстых железных кишок и превращался в бессмертную силу. Но в этот миг кубинец застыл. Затем обмяк, и на Минголлу пахнуло фекалиями.

Он осторожно опустил тело на пол, но когда начал выдергивать мачете, по трупу пробежала судорожная дрожь, задрала рукоятку и встряхнула левую руку Минголлы. Дрожь так и осталась в руке, грубая и похотливая, как послеоргазменная судорога. Нечто – животная квинтэссенция, маслянистый огрызок отвратительной жизни – ползало вокруг и вливалось Минголле в запястье. Он с ужасом уставился на собственную руку. В кубинской крови, как в перчатке, она неистово тряслась. Минголла стукнул ею по бедру, как бы оглушив то, что внутри. Но через пару секунд оно ожило и теперь трепало его пальцы с бешеной стремительностью головастика.

– Teo! – позвал кто-то. – Vamos![5]

Словно электрический разряд, окрик бросил Минголлу к двери. По пути он пнул ногой автомат кубинца. Подобрал, и дрожь в руке ослабла – видимо, знакомая тяжесть ее успокоила.

– Teo! Donde estas?[6]

Выбора не было, Минголла понимал, что медлить опасно, надо что-то отвечать. Он прохрипел:

– Aqui[7], – и вышел в тоннель, громко стуча каблуками.

– Dase prisa, hombre![8]

Минголла открыл огонь, едва завернул за угол. Кубинцы стояли у входа в запасной тоннель. Они успели выпустить две короткие бесполезные очереди, полили свинцом стены, повернулись, взмахнули руками и повалились на иол. Обалдевший от того, как просто все получилось, Минголла не чувствовал облегчения. Он смотрел на кубинцев и ждал, когда они сделают что-то еще. Застонут или пошевелятся.