Жизнь венецианского карлика

Вино и остроты продолжают литься рекой, пока наконец несколько свечей с шипеньем не гаснут. Моя госпожа осыпает похвалами хозяина дома, тот, улучив подходящее время, увлекает француза-сифилитика к письменному столу, чтобы показать ему новое письмо, обращенное к его повелителю королю, а живописец тем временем пытается утопить свою пресловутую супружескую верность на дне очередной бутылки. Затем наш турок, Абдулла-паша (да, это он, тот самый человек, который спас нас в давке на площади несколько месяцев назад), берет плащ и принимается со всеми прощаться. На таких вечерах-знакомствах существует свой негласный протокол, и теперь каждому ясно без слов, что сегодня ночью удача на стороне торговца мылом.

Должен заметить, турка это, очевидно, ничуть не огорчило. На самом деле, с момента моего появления он уделял мне не меньше внимания, чем моей госпоже, и теперь, собираясь уходить, подходит ко мне и кладет мне на колени кошелек с дукатами.

— За беззвучность ваших стоп и за виртуозность, с какой вы исполняли конец пьесы. Это было восхитительное представление, друг мой.

Я бросаю взгляд на госпожу — потому что обычно я не беру подношений без ее согласия, а поскольку я не видел, что здесь происходило в течение вечера, я не знаю, как мне следует поступить. Взгляд Фьямметты говорит мне, что она не против, и я с радостью принимаю кошелек, потому что и сам все еще взволнован представлением и кровь у меня кипит.

— Жонглирую я лучше, чем играю на лютне.

— Ну, тогда заходите как-нибудь ко мне пожонглировать. Я очень ценю такие таланты.

— А вы в тот день шли смотреть бои на мосту? — спрашиваю я. Хоть он и иноверец, он нравится мне с той первой уличной встречи. Возможно, потому, что я знаю, я тоже ему нравлюсь.

— Бои? Ну конечно. В тот день победу одержали корабельщики, они за час отбили мост у рыбаков. Я никогда еще не видел такого стечения народа — и борцов и зрителей. Когда я вернусь на родину, я подам султану прошение о том, чтобы и в нашем великолепном городе настроили побольше мостов, и у нас тоже будут такие бои. А вы? Вы не любите этой забавы?

— Может быть, я и полюбил бы ее, да только я никогда ее не видел. Давка, увы, может оказаться смертельной для человека моего роста.

— Ну, тогда я найду вам лодку, и оттуда вы сможете спокойно смотреть на мост.

Надо сказать, я почему-то сразу верю, что он непременно сдержит обещание.

Он уходит, за окном уже занимается заря. Фьямметта становится более серьезной. Они с Тревизо сидят рядышком на кушетке, она спокойна, почти сдержанна, и когда купец кладет руку на ее обнаженное плечо, она чуть вздрагивает и смотрит на него с легким удивлением, но поощрительно.

— Синьор Аретино сказал мне, что вы собираетесь поселиться в Венеции и теперь вам требуется собственный дом.

— О да, это так. Мой дом в Риме, некогда служивший приютом для веселья и хорошего вкуса, давно превратился в печальное воспоминание.

— Для меня будет честью подыскать вам новый дом.

— Ах, синьор…

Она берет его руку и переворачивает ее, словно намереваясь прочесть судьбу по линиям на ладони, но потом наклоняется и касается ее губами, и я догадываюсь, что прикосновение ее языка намекает ему на будущие ласки. Через несколько минут она зевает, изящно прикрыв рот рукой, и говорит:

— Я так люблю рассвет, но никогда еще не видела его с воды. Как вам кажется, не слишком ли холодно нынче, чтобы любоваться зарей?

И прежде чем кто-нибудь успел бы проговорить: «прости мне, отче, ибо я согрешил», они уже поднялись, закутались в плащи и, разбудив нашего лодочника, отправились навстречу обоюдно желанному восходу.

Француз уходит, несколько разобиженный, но успокоенный обещанием нового вечера, а я оказываюсь наедине с Аретино и его любимым художником. Такое положение, вероятно, кажется им привычным, зато мне — нет. Я угощаюсь остатками ужина — холодным рыбным пирогом и сладкими ягодными подливами, а они некоторое время просто сидят, пьют и сплетничают: неторопливая болтовня о незнакомых мне людях, о чужих делах. Они пьют, и разговор переходит на сегодняшний вечер и на дарования моей госпожи.

— Ну? Так кто же из нас выиграл спор, а, Тициан? Я уже купил красный бархатный камзол, отделанный такой затейливой парчой, что твоя рука задрожит от нетерпеливого желания запечатлеть ее фактуру. Впрочем, мне бы не хотелось, чтобы одежда чересчур притягивала к себе взгляд, отвлекая внимание от лица. Какой вид мне лучше принять? Серьезный и торжественный, да?

Художник качает головой:

— Придется тебе подождать. Я сейчас завален монастырскими заказами.