Жизнь венецианского карлика

— Это мой отец. Он очень хорошо разбирается в драгоценных камнях, — сообщает молодой еврей, чуть заметной улыбкой намекая, что сам он менее сведущ.

Старик не торопится. Вокруг нарастает какое-то напряжение — но я все еще не могу понять, оттого ли, что сама комната такая тесная, или оттого, что сам я начинаю испытывать тревогу… Наконец старик произносит:

— Да… Это очень хороший экземпляр.

Я облегченно вздохнул, но тут же едва не поперхнулся, увидев выражение лица молодого еврея. Он что-то тихо говорит на своем языке, отец поднимает взгляд и резким тоном отвечает. Они снова перебрасываются отрывистыми, сердитыми репликами, а потом старик отталкивает от себя рубин и придвигает его ко мне.

— В чем дело?

Молодой человек качает головой.

— Прошу прощения. Этот камушек фальшивый.

— Что?!

— Ваш рубин — стеклянный.

— Но как же… Нет, это невозможно. Они все — из одного ожерелья. Вы же видели остальные. Вы их покупали. Вы сами говорили, что они превосходного качества.

— Это правда. У меня еще остались два из них. И я могу показать вам разницу.

Я гляжу в самую сердцевину рубина.

— Но он… он безупречен.

— Да. Именно это меня и насторожило. И огранка тоже. Вы слышали, что сказал мой отец. Это очень хорошая подделка. В Венеции много мастеров-стекольщиков. Но если как следует рассмотреть ее…

Но я уже не слушаю. Мыслями я уже в комнате госпожи, я запускаю руки под матрас, тянусь к кошельку и думаю, думаю, просеиваю тысячу сцен и воспоминаний. И ничего не могу понять. Когда она спала, я тоже спал. Или это правда? Конечно, случалось и такое, когда она оставалась там одна. Но она бы никогда не оставила свои ценности без присмотра. Кто же мог похитить камень? Мерагоза? Коряга?

— Я не верю вам. Я же видел ваше лицо. Вы сомневались. А он, — я тычу пальцем в старика, начиная испытывать ярость оттого, что он даже не взглянул в мою сторону, — он и руку-то свою разглядеть не может, даже если к носу ее поднести! Как он может что-то утверждать?

— Мой отец всю жизнь имел дело с драгоценными камнями, — мягко возражает молодой еврей. — Я спрашиваю его мнения только тогда, когда сам сомневаюсь. Он никогда не ошибался. Прошу прощения.

Я трясу головой.

— Тогда я отнесу его в другое место, — говорю я, с досадой слезая со стула и сгребая все камушки обратно в кошелек. — Вы не раз…

Теперь старик повышает голос одновременно со мной, он тоже сердится. И на этот раз смотрит на меня. Его глаза затянуты пленкой и наполовину слепы, как и у безумной Коряги, и мне делается тошно при виде этого зрелища.

— Что он говорит? — возмущенно кричу я.

Его сын не решается заговорить.

— Переведите мне, что он сказал!

— Отец говорит, что в этом городе многие сговариваются против нас.

— «Против нас» значит «против евреев», да?

Тот слегка кивает.

— И что он думает? Что я ходил сюда полгода и приносил вам хорошие камушки, чтобы теперь всучить подделку? Так он думает?

Молодой еврей разводит руками, как бы говоря, что это всего лишь мнение старика.

— Скажите ему, что, когда я жил в Риме, наш дом был так богат, что мы играли в кости камушками намного лучше тех, какие он видел в этом своем сарае.

— Прошу вас… Прошу вас, не надо так отчаиваться. — И я только тут замечаю, что весь трясусь. — Пожалуйста, сядьте, успокойтесь.

Я сажусь.

Он что-то твердо говорит старику, тот хмурится, затем встает и шаркающей походкой направляется к двери. Она с шумом захлопывается за ним.

— Приношу свои извинения. Моего отца очень многое тревожит. Вы здесь чужеземец и потому, вероятно, не знаете, что Большой совет проголосовал за то, чтобы закрыть гетто и изгнать нас из Венеции, несмотря на то, что с нами подписан договор, позволяющий нам жить здесь. Разумеется, все упирается в размер подати, и если мы соберем нужную сумму, то добьемся отмены такого решения. Но мой отец — старейшина общины, и он не в силах сдержать гнева. Поэтому он порой чересчур подозрителен и всюду видит злой умысел.

— Да, я так и понял. Но я не собирался вас обманывать.

— У меня не было таких мыслей.

— Значит, кто-то обманул меня.

— Да. И это было проделано очень хитро. Но ведь Венеция — хитрый город.

— Но как? Как же… как можно было изготовить такую фальшивку? — Я слышу, как дрожит мой голос. Еще пять минут назад я воображал, как богато мы заживем, и вот я проваливаюсь в черную пустоту. О Господи, о Господи… Как же вышло, что нас так одурачили?

— Вы не поверите — очень легко. Есть такие стекольщики в литейных мастерских на Мурано, которые подделывают камни так искусно, что даже жена дожа не сумеет отличить подлинник от фальшивки. Если дать такому мастеру оригинал, он сначала быстро сделает посредственную копию, а потом уже потратит больше времени на более искусную. Каких только историй…

— Но я проверял кошелек каждый день.

— А вы осматривали каждый камень по отдельности?

— М-м… нет. Я просто убеждался, все ли они на месте.

Еврей пожимает плечами.

— Так что вы хотите сказать? Что эта штука ничего не стоит?