Жизнь вдребезги

Он начал снимать с нее одежду. Она было хотела помочь ему здоровой рукой. Но вскоре оставила эти попытки, закрыла глаза и позволила ему делать с собой все, что ему вздумается. Дюваль дал себе слово оставаться безучастным. «Это обычная клиентка. Ведь я привык!» Но невольно он медлил. И его руки словно сами тянулись к ней. Истосковавшись по работе, они сгорали от нетерпения. Их неудержимо влекла к себе обнаженная плоть. Пальцы его блуждали, едва касаясь, вдоль ее тела, вокруг грудей. Чтобы нарушить очарование, Дювалю пришлось заговорить. Прерывающимся голосом он пробормотал:

— Вам бы надо обрасти жирком… Ну вот! Теперь накинем ночную рубашку, и можете отдохнуть, пока я приготовлю завтрак… Я вам еще не говорил, но я неплохо стряпаю, когда захочу… Вот так… Вы прямо как королева.

Левой рукой Клер ощупала себе лицо, затем указала на что-то в глубине комнаты. Между ними завязался разговор глухих.

— Что-что? — переспросил Дюваль.

Он отошел к комоду, показал ей сумочку.

— Это?.. Нет?.. Одеколон?.. Тоже нет?.. Дальше?.. Но дальше уже стена… A-а! Зеркало!

Она несколько раз опустила ресницы. Дюваль вернулся к ее кровати.

— Лучше пока не надо, милая Клер… Поверьте мне, вы совсем не изуродованы… Вот только… Как вам сказать… Рот еще чуть-чуть перекошен… Но это скоро пройдет… Через несколько дней я сам принесу вам зеркало… обещаю… А пока…

Он принес ее сумку, вынул пудреницу и губную помаду. Она протянула руку.

— Потише! Уберите-ка руки! Давайте я сам.

Он присел на кровать поближе к ней и прилежно, как школьник, накрасил ей губы. Помада слегка размазалась. Он затаил дыхание.

— Не шевелитесь!

Ему хотелось продлить удовольствие. Нетвердым голосом он пробормотал:

— Как приятно в мои-то годы поиграть в куколки.

Их объединяло чудесное согласие, какое-то животное излучение, пробегавшее по коже; и лицо Дюваля постепенно застывало. Рот кривился все сильнее. Он смочил слюной палец и стер излишек помады с уголков ее губ.

— Недурно! Совсем недурно! А теперь капельку пудры.

Белое облачко окутало ее лицо.

— Ай! Похоже, я малость перестарался.

Пуховкой он снял избыток пудры, поднялся на ноги и, словно художник, склонил голову набок. И это правда была картина, только что им созданная, — портрет для единственного зрителя; пожалуй, он переложил белой и красной краски, и это придало ей патетическое выражение, от которого у него защемило в груди. «Боже милостивый, ведь я люблю ее, — подумалось ему. — Значит, это и есть любовь!»

Она наблюдала за ним. Он встряхнулся, будто очнувшись от сна.

— В другой раз у меня лучше получится, — пообещал он с притворным оживлением. — Я выключу эту штуковину, ладно? Уши болят от нее. Да и к чему нам музыка?

Он выключил проигрыватель, вернулся к ней. Он уже не мог отойти от нее ни на шаг.

— Как бы мне хотелось узнать ваше настоящее имя. Как я бы обрадовался! Коллетта?.. Габриэлла?.. Фернанда… Нет, только не Фернанда. И не Антуанетта… Может, вы попробуете написать? Это для вас отличная разминка… Знаете… ну, как у пианистов… Концерт для левой руки… Я вам принесу карандаш и блокнот.

Он сходил в свою комнату за бумагой и шариковой ручкой, положил их рядом с молодой женщиной, но она не шевельнулась.

— Нет?.. А мне было бы так приятно!..

И он внезапно ощутил приступ подлинного горя и осознал, что отныне ровное течение его жизни будет омрачено нелепыми радостями и горестями. Он словно перенесся в детство, которого у него никогда не было. Он забрал у нее бумагу и ручку и швырнул их на кресло.

— Ну и дурак же я! Сейчас я вам объясню… Хотя нет. Я замучил вас своими вопросами… А ну-ка, Рауль, старина, пошел на кухню!.. Если я вам понадоблюсь…

Он оглянулся вокруг и, не найдя ничего подходящего, снял правый ботинок и положил его на коврик перед кроватью, так, чтобы она смогла дотянуться до него рукой.

— Вот… Постучите по полу… Потом я куплю звонок.

Он вышел прихрамывая, в коридоре скинул второй ботинок и надел шлепанцы, которые еще никто не носил. Они оказались ему чуть маловаты. Кому же они предназначались? Тому таинственному мсье Дювалю, о котором Клер рассказывала лавочникам? А что, если Клер и впрямь замужем? Кольца у нее нет, но это еще ничего не значит. Вот и Вероника не носила обручального кольца. «Ну, допустим, — подумал он, — у нее есть муж, и он сейчас в отъезде… за границей… Он еще ничего не знает… Или, скажем, он узнает, так или иначе, что его жена в больнице… Но ведь в больницу уже хожу я. Место занято. Ведь не может быть двух мсье Дювалей! Это бы им все испортило. Все?.. А что значит все? Какой-то тайный замысел?.. А, ладно, к чему строить догадки! Чем воображать невесть что, уж лучше вообще ни о чем не думать».