Жизнь вдребезги

Дюваллон закрыл глаза.

…На крик Ивонны прибежала госпожа Дюваллон.

— Мадам… Ой, мадам! Сметая пыль, я отбила нос Бетховену.

— Опять!.. Девочка моя, вы снова за свое! И что теперь? Сделайте же что–нибудь! Не стойте вот так, как мумия.

— Ой, мадам! Если господин заметит…

— Ну нет. Вы же прекрасно знаете, что господин никогда ничего не замечает. Давайте! Выбросьте этот гипс в помойку и ступайте вниз купить другой… как в прошлый раз.

Соперница

Как и каждое утро, покуда Симона еще спала, Жан–Клод отправился в манеж и два часа катался верхом.

Затем он поднялся, чтобы переодеться. А Симона, еще в полусне, задала ему традиционный вопрос:

— Ты вынул почту?

— Ничего не было, — ответил Жан–Клод. — Даже периодики.

Он снова ушел в офис. Чуть позже вниз спустилась Симона. В холле она столкнулась с консьержкой.

— Сегодня утром принесли всего одно письмо, — сказала консьержка. — Я отдала его господину Жевену.

Письмо! В то время как Жан–Клод только что утверждал…

Чтобы ни о чем не думать, Симона поболтала со своим парикмахером. Но теперь, оставшись одна под сушительным колпаком, словно пленница, она никуда не могла деться от своего воображения. Какая–то незнакомая Симона прошептала ей: «Прежде всего, не только это письмо. Почему две недели назад он сбрил усы?.. Почему он стал носить яркие галстуки?.. А зачем этот серый костюм, который придает ему такой моложавый вид?»

Ответить легко. В сорок два года Жан–Клоду пришлось начать следить за собой: с тех пор как он стал руководить финансовым отделом в картеле, у него не осталось времени на выходы, на занятия спортом, как когда–то. Он пожертвовал всем, кроме лошади. В этом и заключался ответ, но не исчерпывающий. Он не объяснял, почему Жан–Клод выглядел озабоченным, с трудом выдавливал улыбку, и чем больше он старался выглядеть развязным, тем более казался угнетенным. И наконец — и это главное — утреннее письмо… «Я сошла с ума, — подумала Симона. — Жан–Клод любит меня». — «Вот уже двенадцать лет, как вы женаты, — шептал все тот же голос. — Ваша любовь не более чем привычка». — «Жан–Клод никогда ничего от меня не скрывал!» — «Конечно, — вновь вступал голос. — Жан–Клод самый красивый, сильный, умный, самый терпимый! Но что ты знаешь о его делах, о его поездках?» — «Я доверяю ему!» — «У Другой — выигрышная ситуация!»…

Другая! Другая!.. Нет. Это слишком ужасно!

На воздухе Симона почувствовала себя несколько лучше. Она осознавала, что хорошо подстрижена, следовательно, Жан–Клод не мог ее обманывать. Любуясь своим отражением, скользящим в витринах, Симона принялась ободрять себя. Еще совсем маленькой, она уже отличалась способностью мучить себя. То мерещился Людоед, пожиравший Мальчика с Пальчик, то Синяя Борода, убивавший принцессу. Позднее она видела себя в образе бедной сиротки, на которую указывали пальцем, и она рыдала, прежде чем заснуть. Как она была счастлива с Жан–Клодом! Он освободил ее от фантомов. Ничего дурного не могло исходить от него. Она ошибалась — вот и все! Она расскажет ему… прямо сейчас, и они оба, наверное, от души посмеются.

Когда она подошла к своей двери, зазвонил телефон, и внезапно ее охватила тревожная слабость. Она не находила своих ключей. Звонок наверняка сейчас, через секунду–другую, прекратится. Было что–то настойчивое, патетическое в этом приглушенном звонке, прерываемом нервными паузами. «Я снова начинаю выдумывать всякий бред, — повторяла про себя Симона, пытаясь совладать с дрожью в руках. — Телефон звонит как обычно». Она добежала до кабинета и сняла трубку.

— Алло?

Тишина, потом связь прервалась. Симона медленно опустилась на диван. Наступил момент самой острой боли. Несколькими секундами ранее она еще сомневалась; в глубине души она притворялась, что сомневается. Теперь она знала; она внезапно как бы поплыла, словно бесплотная душа: в каком–то смысле ее только что покинула жизнь. Она смотрела на свои руки, но это были уже не ее руки. Ее фотокарточка на письменном столе стала фотографией какой–то чужой женщины и Жан–Клода… О! Жан–Клод, ты… Когда Жевен вернулся, то заметил, что у его жены слишком блестят глаза, что она возбуждена.

— Пустяки, — сказала она, — небольшая мигрень… Моя прическа тебе нравится?

— Ах, извини! — сказал Жевен. — Да, очень удачно.

Они сели за стол. Симона тайком следила за Жан–Клодом. Значит, вот как: врун, лицемер! И ест как предатель! Разговаривает он спокойно, с тонким флером глубокой искренности. Преспокойно отпивает чуточку «Бордо». С присущей ему любезностью он замечает, что жарковато и немного дождя не помешало бы.

— Кстати… Я должен уехать после ужина. Мне надо отправиться в Орли встретить одного из наших клиентов, голландца, которого надо устроить. О, это не надолго! Я, наверное, к полуночи уже вернусь. Ты не обидишься?

Он нежно кладет свою руку на ладонь Симоны, и Симона слышит, как сама говорит:

— Нет, милый. Я подожду тебя.