Жизнь вдребезги

Короче, уговорились, что соберемся всемером: моя кузина Гортензия, Мари–Жозе, ее муж, трое братьев и я. Жены Ришара и Марселя не должны присутствовать на встрече, чтобы не накалять атмосферу. Что касается прислуги, то предполагалось отпустить их на два дня. Чтобы без чужих ушей. У меня были все основания полагать, что потасовка будет ожесточенной, но я дал себе слово не выходить за рамки своей роли доброжелательного наблюдателя и в промежутке между обсуждениями побродить по берегам реки, которую я так люблю.

Прибыл я в Амбуаз к концу дня. На песчаных отмелях виднелись рыболовы, над водой кружили ласточки, а в небе роскошно сиял закат. Добрая Гортензия встретила меня, словно я был посланником Господа. Она, естественно, сразу же провела меня в маленькую гостиную, дышавшую милой стариной, чтобы повторить то, что угнетало ее, а затем проводила в мою комнату. Я не входил в этот дом на протяжении двадцати лет. Он оказался еще просторнее, чем в моих воспоминаниях. Лестница с широким пролетом вела на второй этаж. Полы тонко пахли воском. Комнаты выходили в длинный коридор.

— У вас будет голубая спальня, — заявила мне Гортензия.

Я понял, что это лучшая комната в доме. Мы прошли по огромному коридору, украшенному то там, то здесь рыцарскими доспехами и картинами невысокой ценности, зато величественных размеров.

— Что касается меня, — сказала Гортензия, — то я живу на другом конце, напротив комнаты, которую займет Лантельм…

На последних словах она понизила голос, как если бы произнесла нечто постыдное.

— Спальня моей дочери напротив вашей комнаты, — продолжила она. — Их следует отделить друг от друга, ведь правда? Впрочем, они стали как чужие. И подумайте…

Она остановила меня посреди коридора и вновь начала свои причитания. Я терпеливо выслушал ее. В общем, держался как бойскаут. Покуда она говорила, я любовался пропорциями этого этажа, красотой деревянной обшивки и выступающих потолочных балок. Архитектор, проектировавший это жилище, явно тяготел к стилю замков, расположенных по соседству. Время от времени я вежливо кивал. В какое осиное гнездо я влез! Гортензия вновь тронулась в путь.

— Уж извините меня, дорогой кузен. Я выплеснула на вас все наши злоключения… А вот вы и у себя!

Она отворила дверь, и я вошел в голубую спальню. По поводу нее я сделал ей комплимент. Стены обиты плотной тканью, напоминающей обюссонские гобелены; повсюду изящная мебель. В центре — большая кровать с балдахином, ей–богу, совершенно королевская.

— Вы балуете меня, — сказал я.

— Вовсе нет. Я просто хочу, чтобы вы хорошо отдохнули, вот и все.

Благодаря толстым стенам, температура в комнате сохранялась неизменной. Пышный ковер поглощал звук шагов.

— Ужинать будем в восемь часов, попросту. И этим вечером ни о чем ни слова.

Я расположился, переоделся, выкурил сигарету перед окном, которое выходило на почти безлюдную площадь. Подлинная провинция со всем ее покоем и размеренностью, которые она сумела сохранить. В восемь часов Гортензия постучалась в мою дверь. В честь меня она прихорошилась и с гордостью спустилась по лестнице со мной под руку. Семейство ожидало нас в столовой, обставленной с несколько излишней роскошью. Чувствовал я себя неловко. Все сохраняли весьма чопорный вид. За мной украдкой наблюдали. Если бы я держал их на расстоянии, они все приняли бы меня за несносного хвастуна, а если бы я попытался вести себя приветливо и сердечно, то во время обсуждения мне отказали бы даже в том минимуме почтительности, который необходим по отношению к третейскому судье. Кузина поставила меня в самое двусмысленное положение. Я чувствовал их подозрительность, и меня начали раздражать я сам, они и этот бессмысленный ужин.

Разговора не получилось. Каждую секунду Мари–Жозе или же ее более молодой брат Жан–Клод вставали с мест, чтобы принести кушанья или обслужить кого–нибудь. Если бы Гортензия обладала большей проницательностью, она устроила бы что–нибудь простое, вроде «шведского стола», что способствовало бы непринужденной и раскованной беседе приглашенных к столу. Я бы смог поговорить с тем, с другим, прощупать почву, просто научиться отличать их друг от друга, тогда как теперь я все еще сомневался по поводу их имен. Самый высокий, слева от Гортензии, видимо, старший. Справа от меня мог быть только Марсель, поскольку напротив сидел Эрве. В тот момент они все походили друг на друга, такое серьезное выражение хранили их лица. Одна только Гортензия, полагавшая, что, раз уж я здесь, спор скоро уладится, болтала о пустяках, улыбалась своему зятю, заставляла меня взять кусочек щуки. Марсель едва касался еды, Ришар выглядел разгневанным, а Мари–Жозе, должно быть, плакала, когда выходила на кухню, так как возвращалась с покрасневшими и блестящими глазами. Лучше всех себя чувствовал опять же Эрве, который держался молодцом, не пропускал ни одного блюда, пил вино, не разбавляя, и время от времени бросал в мою сторону заговорщический взгляд, как бы беря меня в свидетели полного провала. К сыру и фруктам я приступил с облегчением. Гортензия шепнула мне на ухо: