Жизнь-в-сновидении

Онемев, я уставилась на приезжего лектора. В костюме-тройке, с коротко постриженными вьющимися волосами и гладко выбритым лицом Джо Кортез выглядел пришельцем из другого времени среди длинноволосых, бородатых, как попало одетых студентов в одной из больших аудиторий Калифорнийского Университета.

Я поспешно плюхнулась на свободное место в заднем ряду набитой до отказа аудитории, место, которое заняла для меня та самая подруга, с которой мы были на прогулке в горах Санта Сьюзана.

— Кто он? — спросила я ее.

Она удивленно покачала головой, окинула меня нетерпеливым взглядом, затем на клочке бумаги написала: Карлос Кастанеда.

— А кто, черт возьми, такой Карлос Кастанеда? — спросила я снова и непроизвольно хихикнула.

— Я давала тебе его книгу, — прошипела она в ответ, затем добавила, что он достаточно известный антрополог, который проводил обширные исследования в Мексике.

Я уже было хотела сказать своей подруге по секрету, что приезжий лектор — это тот самый парень, которого я повстречала в горах в тот день, когда заблудилась. Однако по каким-то очень точным соображениям не сказала ничего. Этот парень был в ответе за то, что едва не погибла наша дружба, которой я невероятно дорожила. Моя подруга была непреклонна в своем мнении, что история с сыном Эванс-Притчарда — чистая выдумка. Я же настаивала на том, что тем двоим незачем было кормить меня баснями — они от этого ничего не приобретали. Я просто знала, что они чистосердечно рассказали мне всю правду. Моя подруга, разозлившись, что я им поверила, обозвала меня легковерной дурой.

Поскольку никто из нас не хотел уступать, страсти в нашем споре стали накаляться. Ее муж, чтобы несколько охладить наш пыл, высказал предположение, что, возможно, мне сказали правду. Раздраженная тем, что он не на ее стороне, моя подруга закричала, чтобы он заткнулся.

По дороге домой над нами витала мрачная атмосфера, наша дружба явно дала трещину. Потребовалось две недели, чтобы загладить следы взаимной обиды. Тем временем я опробовала информацию насчет сына Эванс-Притчарда на нескольких людях, более сведущих в антропологических делах и причастных к ним ученых, чем я и моя подруга. Стоит ли говорить, что я при этом оказывалась полной идиоткой. Однако из упрямства я вцепилась в свою слепую уверенность, что лишь мне одной известно истинное положение вещей. Я была приучена смотреть на все с практической точки зрения: если кто-то лжет, то тем самым он должен приобрести что-то такое, чего иначе не получил бы. И я терялась в догадках, что же могли приобрести те двое.

На лекцию, которую читал Карлос Кастанеда, я внимания почти не обращала. Я была чересчур поглощена поисками причины, заставившей его сказать мне неправду о своем имени. Склонная выводить мотивы тех или иных людей из простых утверждений или наблюдений, я немало времени потратила, пытаясь подыскать ключ к его мотивам. Но потом вспомнила, что я тоже назвалась при нем не своим именем. И мне никак не удавалось определить, почему я так поступила.

После длительных размышлений я решила, что обманула его, поскольку он автоматически вызвал во мне недоверие. Он был слишком самоуверен, слишком петушился, чтобы ему можно было доверять. Моя мать приучила меня не доверять латиноамериканским мужчинам, особенно если они не были несколько ниже по своему положению. Она любила повторять, что латиноамериканские мужчины — словно бойцовые петухи, их интересы сводятся к тому, чтобы драться, есть и заниматься сексом, в таком вот именно порядке. И я полагаю, что я поверила ей, даже не задумываясь.

Наконец я глянула на Карлоса Кастанеду. Мне ничего не удавалось понять в том, о чем он говорит, но я была очарована его движениями. Впечатление было такое, что он говорит всем своим телом, и его слова не столько вылетают у него изо рта, сколько выплывают из его рук, которыми он двигал с изяществом и проворностью мага.

После лекции я смело направилась к нему. Он стоял, окруженный студентами. Он был так обаятелен и открыт с женщинами, что я автоматически стала его презирать.

— Ты соврал мне, что твое имя Джо Кортез, — сказала я по-испански и в знак обвинения направила на него палец.

Держась рукой за живот, словно он получил удар, он взирал на меня с тем самым нерешительно-удивленным выражением, которое было у него на лице, когда он впервые увидел меня в горах.

— Кроме того, ложь, что твой друг Гумерсиндо — сын Эванс-Притчарда, — добавила я, прежде чем он оправился от удивления, вызванного нашей встречей. — Не так ли?

Он сделал умоляющий жест, чтобы я больше ничего не говорила. Казалось, что он ни капли не смущен. Но в его глазах было такое простое и неподдельное любопытство, что мой праведный гнев быстро улетучился. Он мягко взял меня за запястье, словно опасаясь, что я уйду.

Когда его беседа со студентами закончилась, он молча повел меня к уединенной скамейке, которая стояла в тени огромной сосны в северной части кампуса[7].