Жизнь в лесу. Последний герой Америки

– Иду я как-то летом по нацпарку Глейшер, – начинает он вскоре после того, как была откупорена бутылка. Я улыбаюсь и наклоняюсь, готовая слушать. – Дело было высоко в горах. Так вот, карабкаюсь я по сугробам. Никто не знает, где я; там даже тропинки не было – один снег и лед, насколько хватает глаз, и по обе стороны – крутые обрывы. Разумеется, никакого снаряжения у меня не было – просто шел наудачу. И вот иду я, значит, и нога соскальзывает, а склон такой крутой, что я просто еду с него вниз, скольжу на спине по гладкому льду. Большинство походников взяли бы с собой ледоруб, но у меня его не было, поэтому остановиться не могу. Тогда я наваливаюсь всем весом на рюкзак, чтобы замедлиться, но ничего не получается. Упираюсь ногами в лед, но и это не помогает. И вот снег и лед превращаются в гравий и камни, и я скатываюсь по булыжникам: трррррр! Качусь и думаю: ну всё, на этот раз мне точно крышка! А потом – бум! – останавливаюсь. Какого черта? Поднимаю голову – и вижу, что наткнулся на мертвого мула. Богом клянусь! Прямо подо мной лежит мертвый мул! Замороженный остов, мумия мула – вот что остановило мое движение. Я медленно поднимаюсь, перегибаюсь через мула и вижу обрыв высотой примерно две тысячи футов, крутой откос, почти отвесно уходящий вниз, в самом центре национального парка Глейшер. Я начинаю хохотать и чуть не обнимаю того мула. Этот мертвый мул для меня героем стал, ни больше ни меньше. Если бы я свалился с того обрыва, меня никто никогда не нашел бы! Разве что через тысячу лет какие-нибудь исследователи наткнулись бы на мой скелет и написали обо мне в «Нэшнл джео-график»!

Еще пара глотков виски, и Юстас принимается рассказывать о Дороти Хэмилтон, негритянке, которая выбежала из забегаловки в какой-то деревне в Джорджии, когда мимо проезжали Беспредельные ездоки. Передник Дороти развевался на ветру, она расцеловала братьев Конвей и попросила разрешения начитать кое-что на диктофон Юстаса. Она знала, что Ездоки направляются в Калифорнию – видела их по телевизору, – и заготовила громкое послание для всего Западного побережья. «Привее-е-ет, калифорнийские сёрферы!» Юстас вопит на всю хижину, пытаясь сымитировать веселый голос негритянки. «Большой привет от вашей подружки Дороти Хэмилтон, девчонки из кафе с курами-гриль!!!»

Однажды вечером мы с Юстасом спустились в низину по колено в снегу, чтобы навестить его милых старых аппалачских соседей, Уилла и Бетти Джо Хикс. Уилл и Юстас принялись обсуждать какое-то старое ружье Уилла. Я пыталась слушать, но потом поняла, как и во все предыдущие визиты к Хиксам, что различаю лишь одно слово из десяти – такой у Уилла Хикса сильный акцент. Он говорит не «видишь», а «вишь»; не «что-то», а «чевойт-то»; не «есть», а «йись», и, кроме этого, я почти ничего не могу расшифровать. К тому же у него нет зубов, во рту он словно патоку держит, и половина его слов – деревенские жаргонизмы, поэтому то, что он говорит, в целом остается для меня загадкой.

Вернувшись в тот вечер в домик Юстаса, за бутылкой виски я пожаловалась:

– Не разобрать этот ваш аппалачский акцент. И как ты только Уилла понимаешь? Надо начать изучать ваш аппалачский язык.

Юстас со смехом заявил:

– Женщина! Ты просто аппа-слушай лучше.

– Ну не знаю, Юстас. Боюсь, придется мне аппа-тратить немало времени, прежде чем начну понимать Уилла Хикса и других товарищей.

– Брось! Старик просто хочет над тобой аппа-смеяться.

– Ох, шли бы вы оба аппа-подальше, – сказала я с улыбкой.

Помню, тогда мы аппа-смеялись не на шутку. Юстас разошелся, его улыбка ослепительно сверкала в свете пламени. Он нравился мне таким. Я пожалела, что у меня не было еще десяти бутылок и стольких же свободных часов, чтобы просто сидеть в теплом доме и наблюдать, как Юстас Конвей на время забывает о своем суровом распорядке и в кои-то веки аппа-отрывается.

– С тобой так весело иногда, Юстас. Ты бы почаще был таким с людьми, – заметила я.

– Знаю, знаю. Пейшенс говорила то же самое. Что ученики не жили бы рядом со мной в постоянном страхе, если бы я показал им себя с другой стороны, показал, что тоже умею веселиться и расслабляться. Я даже думал о том, как бы это провернуть. Может, утром, до работы, ввести пятиминутку спонтанного веселья?

– Пятиминутку спонтанного веселья, Юстас? Но только чтобы это было ровно пять минут. Не четыре. И не шесть.

– Бррррр!.. – Он схватился за голову и принялся раскачиваться взад-вперед. – Знаю, знаю, знаю… я ненормальный. Вот видишь, что значит быть мной? Понимаешь, что происходит в моей голове?

– Эй, Юстас Конвей, – ответила я, – кому легко, а?

Он галантно улыбнулся и, хлебнув виски, произнес:

– Уж точно не мне.