"Жизнь, ты с целью мне дана!" (Пирогов) (очерк)

Чтобы узнать, как расположены различные части тела, анатомы вскрывали полости, но при этом разрушали ткани; воздух, врываясь во вскрытые полости, искажал положение органов, их форму. А для Пирогова всего важней как раз топография — наиточнейшее указание формы и размещения каждого органа, каждой части тела, их соотношений. Пирогов хотел, чтобы человеческое тело стало для хирурга как бы прозрачным: хирург должен мысленно видеть все, что окажется под лезвием его ножа на каждом миллиметре тела, захваченном вширь и вглубь. "Анатомо-хирургический рисунок должен служить для хирурга тем, чем карта-путеводитель служит путешествующему", — провозглашал Пирогов, но поди создай такой рисунок, когда расположение частей и их соотношения, искаженные уже при вскрытии полостей, окончательно изменились под ножом анатома. В науке такое бывает: сам опыт мешает получить точные результаты, ради которых он проводится.

Мог ли Пирогов не думать, напряженно, мучительно, о новых путях анатомических исследований?

Он думал. Еще дерптским профессором, будучи в Париже, он доказал французским ученым правильность своих анатомических наблюдений на замороженных трупах, где положение органов изменено меньше, чем обычно.

Смелость фантазии, конечно, от гениальности, но нельзя отбросить и кропотливую деятельность ума. Воображение, не основанное на знании и не подкрепленное им, обычно пустое мечтание. Пирогов недаром говорит, что фантазия содействует уму, ведет ум за собой. Одно к одному подбирались наблюдения, ставились опыты, делались выводы, ум упрямо бился над поисками единственно правильного пути. Факты с готовностью ждали прозрения, чтобы обратиться в истину.

И все же — какой полет фантазии!

Пирогов называл это "ледяной анатомией".

Он держал труп два-три дня на холоде и доводил "до плотности твердого дерева". А тогда он "мог и обходиться с ним точно так же, как с деревом", не опасаясь "ни вхождения воздуха по вскрытии полостей, ни сжатия частей, ни распадения их". Пирогов распиливал замороженные трупы на тонкие параллельные пластинки. Точность распилов высочайшая — толщина каждой пластинки всего 6–7 миллиметров. Распилы делались в трех направлениях: поперечном, продольном и переднезаднем. Получались целые наборы пластинок-дисков. Сочетая их, сопоставляя друг с другом, можно было получить полное представление о расположении и соотношении различных органов и частей тела. Приступая к операции, хирург заранее знает, что встретит, когда проведет разрез в любом направлении и в любой точке: тело и правда становилось прозрачным.

В помещении было холодно, как на улице; пожалуй, еще холодней, солнце сюда не заглядывало, кругом были расставлены деревянные бадьи и ушаты, наполненные льдом, а мертвецкая, даже и не приспособленная для занятий "ледяной анатомией", не из теплых мест. Пирогов замерзал, чтобы не оттаивали трупы. Работа длилась часами: каждую пластинку нужно было не просто изготовить, но сохранить навсегда, сделать достоянием всех. Тут же в комнате проледеневшие пластинки-распилы накрывали расчерченным на квадраты стеклом и в натуральную величину перерисовывали на лист бумаги с такой же сеткой. Из рисунков складывался атлас, названный Пироговым "Иллюстрированная топографическая анатомия распилов, проведенных в трех направлениях через замороженное тело".

Но ему и этого мало: "ледяная анатомия" подсказывает Пирогову анатомию "скульптурную". Фантазия буйствует — она ведет его мысль из промерзшего до инея на стенах морга в солнечную Италию, на раскопки погибших при извержении вулкана древних городов Геркуланума и Помпеи. "Подобно тому, как в Геркулане открывают произведения древнего искусства, залитые оплотневшею лавою, — объясняет Пирогов, — так и на замороженном теперь уже "до плотности камня" трупе с помощью долота и молотка обнажают, вылущивают из оледеневших слоев нужные для изучения органы. Когда, с значительными усилиями, удастся отнять примерзлые стенки, должно губкою, намоченною в горячей воде, оттаивать тонкие слои, пока, наконец, откроется исследуемый орган в неизменном его положении".

Нет, недаром твердил Пирогов о счастливом соединении в человеке — и только человеку дарованном — пытливого ума и могучей фантазии. Недаром любил он с детства смотреть на звезды, не желал упираться взглядом под ноги, выискивать в пыли кем-то прежде прошедшим оброненную медную копейку. Недаром любил повторять: "Начиная — нужно верить". Недаром твердил, что невозможность познать истину до конца не может останавливать стремления к ней. Без стремления к истине, говорил Пирогов, нет счастья.

Личность и общество

Дома его ждали мальчики, сыновья, Николай и Владимир, — Коля и Воля, он их так называл. Матери дети не помнили: Коле трех лет не было, когда она умерла, а Воля явился на свет ценой ее жизни.